Так и повелось, и очень скоро обнаружилось, что Глафира Сергеевна и Марьяна сдружились, да так как-то глубоко и с любовью, как самые родные и близкие люди, практически сразу возникло между ними глубокое доверие.

Тут вот в чем дело – юмор у них совпадал. Юмор и эдакий задор душевный, ведь Глафира Сергеевна – человек удивительного душевного мужества, мудрости и тепла, обладающая глубочайшими знаниями и интеллектом. Правда, порой может и покапризничать, как любой пожилой человек, и жестких выражений и оборотов словесных прямолинейных не гнушается, а порой может такого «шороха» навести – только держись.

Как-то, наверное, через месяц после той грозы, стало у Глафиры Сергеевны сердечко побаливать, вызвали врача, от услуг невестки Вершинина строгим тоном отказалась, аргументировав это тем, что та ей может всю правду о ее состоянии не сказать, а ей необходимо знать точно, каково ее здоровье, к тому же ей кардиолог нужен, а не терапевт. Если Валентина Семеновна и обиделась, то виду не подала. Но доктор, которого привез Павел Петрович, оказался хорошим врачом и после проведения всех исследований назначил курс лечения, после которого пациентке явно стало лучше.

Марьяна зашла к Глафире Сергеевне, когда врач, проводивший завершающий осмотр, поднялся со стула у кровати пациентки и собирался уходить.

– Ну, что, как она? – тревожно спросила Марьяна.

– Теперь все будет хорошо, – заверил доктор. – Курс лечения выполнил свою задачу, не только справившись с проблемой, но и укрепил сердечко и повысил общий тонус.

– Как сказала Раневская: «Если больной очень хочет жить, то врачи бессильны», – вмешалась в их разговор Глафира Сергеевна. – Жить я пока хочу так, что можешь не волноваться, не помру.

Доктор коротко посмеялся, попрощался и вышел, а Глафира Сергеевна подозвала к себе Марьяну и, взяв ее за руку, притянула присесть на край кровати.

– Ты знаешь, – грустным, проникновенным тоном заговорила она, – Тонино Гуэрро сказал как-то: «Каждый старик умирает молодым!» И в этом истина. Самое несправедливое в жизни и самое ужасное не в том, что мы стареем, а в том, что остаемся молодыми. Люди в подавляющем большинстве чувствуют себя изнутри молодыми, а тело стареет и предает нас. Душа молода, ей двадцать, двадцать пять лет от силы, в ней еще задора, радости, глупостей, желаний, идей и мечтаний на три жизни вперед хватит, а тело предает. Вот в чем основная человеческая трагедия – не нажившись, мы умираем.

– Наверное, важно, как проживешь, – осторожно предположила Марьяна.

– Да все одинаково! – махнула рукой Глафира Сергеевна. – Биографии, конечно, у всех разные, а в общем, пронеслась жизнь, не успел ни сообразить, ни ухватить, ни сделать что-то важное. Вроде как черновик торопливо писал, комкал-выбрасывал – а, завтра перепишу, переделаю набело. А потом оглядываешься: сколько сделано глупостей, сколько потрачено впустую на ерунду какую-то, на лень и бестолковость времени, которое протекло сквозь пальцы и нет его. Только скомканные черновики остались.

– Разве все так? – спросила Марьяна и возразила: – Не думаю. Есть ведь цельные масштабные личности. Вон Петр Акимович, например, какой человек удивительный был, а вы же его счастьем и тылом являлись. А это огромный вклад в его дело и работу. И вы правильно, гармонично жили – трех детей родили и вырастили, внуков прекрасных. Дом этот построили, и для страны, для науки он сделал очень многое, а значит, и вы. Думаю, Петр Акимович никогда бы не согласился, что он жизнь жил, как черновик.

– Тут ты права, – согласилась хозяйка и погладила ее по ладошке. – Петенька всегда жил начистовую, на всю катушку. Ну и я рядом с ним. Это я так, хандрю от осознания возраста и болячек, понатыканных в теле.

– Никаких болячек! – строго заявила Марьяна. – Доктор сказал: общий тонус повысили, значит, повысили! Пора в пляс.

– И что, и покапризничать нельзя? – наигранно возмутилась Глафира Сергеевна. – У меня, как в том фильме: «Ипохондрия всегда на закате проистекает».

– Да знаете куда вашу ипохондрию! – предложила Марьяна и распорядилась: – Давайте-ка поднимайтесь, и пойдем чай пить, я хлеб испекла, еще горячий.

Ну, и ясно, что основной темой переживаний, гордости и большинства разговоров для Глафиры Сергеевны являлся обожаемый внук Григорий Павлович. Марьяна была посвящена во все перипетии его жизни и работы, все его достижения, открытия и победы, во все сложности, бытовые проблемы и встречи-расставания, разумеется, ровно настолько, насколько он сам посвящал в это свою бабушку.

Но огромная куча потрясающих фотографий, что пересылал Григорий Глафире Сергеевне, потрясала Марьяну, а сильно смягченные и отредактированные для бабули (как она подозревала) истории о тех или иных его трудностях и приключениях, дорисованные ее воображением, завораживали.

Глафира Сергеевна всегда громко, живо и весело разговаривала с внуком по скайпу, и частенько Марьяна становилась невольной свидетельницей их общения, стараясь не попадать в объектив компьютерной камеры.

Всех, кто препятствовал ее внучку на научном пути: тех же чиновников патентных бюро или ученых, раскритиковавших его статью или какую-нибудь научную работу, Глафира Сергеевна неизменно называла идиотами и грозилась обратиться к друзьям и коллегам Петра Акимовича, чтобы «навалять там по мордасам тупым отъетым!». Каждую появляющуюся случайно или официально рядом с Григорием женщину на фотках ли, или представленную во время связи по скайпу ей внучком, она подвергала тщательному изучению, после чего давала оценку, как правило, всегда одну и ту же:

– Фря какая-то бестолковая. Ни о чем! Не по искусственным зубам ей Гриша!

Почему-то каждую его даму Глафира Сергеевна подозревала в искусственно красивом оскале, сделанном дантистами. Марьяна каждый раз смеялась и уверяла, что некоторые барышни рождаются с хорошими зубами.

– Вы ревнуете, – подкалывала она воинствующую старушку.

– Конечно! – ничуть не смущаясь, соглашалась та. – Гриша моя гордость и радость, самый любимый внучок. Почему это я должна отдавать его каким-то недостойным женщинам. – И вдруг заявила, сильно удивив Марьяну: – Достаточно и того, что я Васеньку своего отдала этой Валентине. Дура старая, согласилась тогда с его выбором, уговорил он нас, мол, любовь-морковь такая уж. Да она ему и близко не подходила: он в Петрушу пошел, умница и красавец, и личность сильная, яркая, а эта истеричка расчетливая, да еще недалекая, – и вздохнула, отмахнувшись от внезапной темы: – Да бог с ней, чего уж теперь, придется донашивать ее в семье до смерти. Я о другом говорю! Гришеньке особая жена нужна, вот такая, как ты.

– Ага, – поддержала иронично Марьяна. – У меня и документ имеется.

– А почему нет? – настаивала эмоционально Глафира Сергеевна.

– Может, потому, что он решительно не женат и, судя по всему, так же решительно и не собирается менять свой социальный статус? – выдвигала предположение Марьяна.

– Ерунда! – заявляла бабушка. – Просто не встретилась ему стоящая женщина!