От данной темы Марьяна старалась уходить и отшучивалась, но Глафира Сергеевна совершенно очевидно и почти не скрывая, всячески старалась сосватать девушку за любимого внучочка, правда, несколько странным образом – насколько известно было Марьяне, Григорию о существовании в ее жизни соседки бабушка ничего не говорила, даже не посвятила его в то, насколько они сблизились.

Марьяна не спрашивала почему – значит, есть у человека какие-то резоны так поступать. А вот ей, ровно наоборот, Глафира Сергеевна все уши продудела про своего Гришеньку разлюбезного – и такой он, и растакой, и разлучший-перелучший, а уж умный-переумный, только держись! Прямо «полный самых законченных достоинств» герой, как сказал Уильям наш Шекспир.

– Эй, Глафира Сергеевна, – возмущалась преувеличенно Марьяна на ее очередную хвалебную эскападу Гришеньке, – вы что тут, сватать меня никак намылились?

– И ничего подобного, так, хвастаюсь внучком, – отговаривалась та.

– Да, конечно! – саркастически соглашалась девушка. – Вы хитрющая старушенция, вы и не такое придумаете. Вы же жульничаете постоянно!

– Когда это я жульничала? – тут же подхватывалась возмущенно старушка.

– Да постоянно! – веселилась Марья. – Третьего дня в лото, например, поназакрывали клеток не по номерам втихаря, пока мы там с Женуарией ковырялись в цифрах. А в карты дурите Женуарию и Романа Борисовича и вечно обдираете их, как липку. Я ж говорю: жульничаете беззастенчиво!

– И ничего не постоянно, – возразила Глафира Сергеевна. – Так, для бодрости иногда. По большей же части, я честная бабушка.

– Ага, – хохотала Марьяна. – По той части, которая вам удобна!

Они обожали такие вот словесные пикировки, розыгрыши, подначки друг друга и подшучивание над простодушной Женуарией и соседом Романом Борисовичем, зачастившим на огонек в усадьбу последнее время.

Но смех смехом, а Марьяна давно уж поняла, что влюбилась в Григория Вершинина. Вернее, не столько в него, сколько в его сильно героизированный образ. И посмеивалась над собой и этой своей девчоночьей влюбленностью в далекого мужественного героя.

Она одновременно ждала встречи с ним и не хотела встречаться. Хотела, потому что неистребимый романтический дух нашептывал: а вдруг он и на самом деле такой весь распрекрасный и чудесный, и весь мужчина ее жизни, и у них что-то сложится… ну а вдруг! И не хотела, потому что совсем не хотелось ей разочароваться, столкнувшись с реальным человеком, а не сформированным Глафирой Сергеевной и придуманным ею самой образом, фантомом.

Конечно, Марьяна понимала и реально отдавала себе отчет, что Григорий Вершинин – непростой человек, интересный, в чем-то загадочный, сильная, яркая личность, но у него имеются свои жизненные страсти, сложный характер и тайны, душевные травмы и переживания, свой багаж потерь и разочарований. И, скорее всего, он тяжелый и трудный человек, привыкший руководить и брать на себя ответственность. По крайней мере, за себя самого и свою жизнь уж точно, а если вспомнить множественные истории, рассказанные его бабушкой, то и за людей, подчиненных ему. А еще, наверняка, капризный – вон сколько «фря» вокруг него околачивалось, а все без толку. И упертый. Это уж точно – столько лет отказывался приезжать в усадьбу, и никак Глафире Сергеевне переубедить его не удавалось. Трудный человек, понятно же. А она придумала себе в него влюбиться.

И Марьяне совсем не хотелось терять это легкое, светлое чувство-надежду, пробуждающее в ее душе творчество, вызывающее тягу к особым краскам, к особому настроению, даже ее работы стали другими, и ткань по-другому плелась, что-то такое, такое, воздушное, возвышенное… – «романтизм губит даже кошек», сказала ей как-то ее родная бабушка.

И вот он приехал.

«К нам приехал, к нам приехал Григорий Па-а-алыч да-а-а-ра-а-гой!»

Глафира Сергеевна с утра уже находилась в возбужденном состоянии, на подъеме, энергичная такая – ждала внука, только, во сколько именно тот прибудет, не знала. И в доме все летало вместе со стремительным круглым телом Женуарии, но взбудораженное настроение требовало большего выплеска, и Глафира Сергеевна, передумав располагаться в гостиной, решила накрывать на летней веранде, дав соответствующие распоряжения Женуарии и приглашенной на сегодня еще одной помощнице.

Тут приехали сильно раньше времени другие внуки и правнук – Виталий с Мариной и сыном Кириллом восемнадцати годов, подивившиеся такой активности бабушки и слишком серьезной подготовкой к простому, казалось бы, семейному обеду.

Глафира Сергеевна и им сразу же надавала каких-то поручений, а вызванная по телефону Марьяна, моральной поддержки ради и не пристроенная ни к какому делу, была отправлена на чердак за старыми фотоальбомами.

Вот когда она туда поднялась и нашла фотоальбомы, тогда и прибыл господин Вершинин – показательно шумно, ярко.

На такси, погудевшем у распахнутых ворот, предупреждая о прибытии. Марьяна, отложив альбом, что достала из старого комода, быстро прошла к окну, открыла створку, перегнулась через подоконник и наблюдала это явление блудного внука.

Он вышел из машины – высокий, подтянутый, загоревший, помахал бабушке, не видной отсюда, с Марьяниной позиции, видимо, вышедшей на веранду встречать любимого внучка, подошел вместе с водителем к багажнику, забрал оттуда кучу каких-то свертков, коробок и пакетов, сложив их в одну руку. Второй рукой открыл заднюю дверцу машины, достал и накинул на плечо дорожную сумку и огромный, просто огромадный букет алых роз и направился к дому.

До Марьяны донеслись приглушенные голоса, сначала от входа, потом переместившись в дом, и она усмехнулась, подумав, какие сейчас кислые ошарашенные лица у его брата с сестрой. Закрыв створку, она вернулась к комоду, на котором оставила найденные альбомы, открыла один из них. На первой странице расположилось четыре фотографии: какие-то люди, целым коллективом позировавшие на фоне Кремля и других достопримечательностей Москвы. Быстро пролистала – тоже какой-то коллективный официоз – неинтересно, и отложила альбом в сторону.

«Он при-е-хал! Он при-е-хал!» – как считалка какая-то детская ритмично билось у нее в голове.

Марья прошлась по чердаку, кончиками пальцев бездумно трогая вещи и повторяя про себя: «При-е-хал. При-е-хал», словно заело что-то в сознании. И, оказавшись, рядом со старой железной сеточной кроватью, вдруг поддалась секундному порыву, сбросила босоножки, забралась на матрац, лежавший на сетке, осторожно пробно попрыгала, подозревая, что сейчас поднимется пыль до потолка. Но нет – не пылило. И она, прыгая все выше и выше, почувствовала, как ее отпускает напряжение и как-то даже хорошо становится на душе, весело, бесшабашно, и откуда-то вдруг всплыла в голове эта глупая песенка из мультика…

И она прыгала, убегая от придуманных ожиданий и переживаний, вполне естественных в такой ситуации, для девушки с недавно выявленным хроническим романтизмом.

Прыгала, повторяя песенку, и почему-то ей стало легко и смешно, а песенка оказалась не глупой, а вполне себе актуальной…