Мы продолжали стоять, глядя в темноту.

– Ну зачем же так драматизировать? – проговорил я.

– Ты даже не представляешь себе. Я столько раз с этим сталкивалась. Людям приходилось бежать, все побросав, и начинать жизнь с нуля в другом месте.

– Так ты думаешь, что Стеллу осудят?

Она взглянула на меня так, словно я ребенок, которого она вынуждена разочаровать:

– Возможно, суд первой инстанции ее оправдает. Пока рано строить догадки. Но это, собственно говоря, не имеет значения. Людской суд куда суровее. И народу вообще наплевать на выводы суда.

С этим я не мог согласиться:

– Ты все же преувеличиваешь.

– Вовсе нет. Неделя в изоляторе – и в глазах окружающих ты уже преступник. Даже если Стеллу оправдают, у тех, кто ее знает, навсегда останется зерно сомнений. Во всяком случае, если за это преступление не осудят никого другого.

Звучало это цинично. Возможно, сказывался горький опыт двадцати лет работы адвокатом по уголовным делам. И наверняка в ее рассуждениях была доля истины. Достаточно спросить самого себя: сколько раз я не воспринимал как данность, что подозреваемый виновен, хотя суд пришел к противоположному выводу? Если Стеллу оправдают, но никого другого не осудят за это преступление, многие, безусловно, усомнятся в ее невиновности.

– Ты серьезно? Ты хочешь, чтобы мы уехали из Лунда?

Ульрика кивнула:

– Микаэль предложил мне одно дело в Стокгольме.

– Микаэль?

– Блумберг.

Я несколько раз сморгнул:

– А что за дело?

– У него есть для меня работа – большой процесс, который займет немало времени, несколько месяцев. Мы сможем жить в служебной квартире нашего адвокатского бюро в центре города, пока не подыщем себе что-нибудь свое.

– Переезжать?

Она обняла меня за шею:

– Если мы останемся в этом городе, нам будет только хуже.

От тепла ее рук я размягчился:

– А как же Стелла?

– Само собой, она поедет с нами. Пока не отправится в свое азиатское путешествие.

– Но она сидит под замком.

– После суда, – уточнила Ульрика, уткнувшись носом мне в шею.

– После?..

– Конкретно сейчас мы ничего не можем сделать. Скорее всего, дело дойдет до суда.

– Ты так думаешь?

Я завертелся, но Ульрика крепко обняла меня, прижав мою щеку к своей груди.

– Мы знаем, что она невиновна, – сказал я.

– Дорогой, мы ничего не знаем.

– Что ты имеешь в виду?

Я высвободился из ее объятий. Ульрика казалась невыносимо бессильной. Все это, по-видимому, измотало нас куда больше, чем я мог предполагать.

– У нее алиби! – воскликнул я. – У Стеллы есть алиби!

Ульрика протянула ко мне руку:

– Дорогой мой, я тоже не спала, когда Стелла вернулась домой в пятницу вечером. Я прекрасно знаю, во сколько это было.

Во мне что-то оборвалось. Почему она ничего мне не сказала? Все это время она знала, что я лгу полиции.

А что еще ей известно? Я подумал о запятнанной блузке и телефоне.

– Что произошло с телефоном Стеллы?

– О чем ты?

– Я думал, что полиция конфисковала его, но у них его нет. Что ты с ним сделала?

– Я… я…

Она посмотрела на меня отсутствующим взглядом. Я чувствовал себя одиноким и всеми покинутым – мне пришлось сдерживаться, чтобы не произнести слов, о которых потом придется пожалеть.

– Что ты сделала с телефоном? – снова спросил я.

Она провела рукой по моей щеке:

– Телефона нет.

Я охнул. Что она натворила? Выбросила его? Если это всплывет, ее карьера навсегда загублена.

– Чем закончилась история с Иовом? – тихо спросила она.

– Она закончилась счастливо. Бог послал ему десять новых детей.

Я выдавил из себя улыбку, и Ульрика поцеловала меня.

– Мы должны держаться вместе, мой дорогой, – сказала она. – Ты, я и Стелла. Мы должны поддерживать друг друга.

Меня не покидало острое чувство, будто она что-то от меня скрывает. Даже моя жена.

В понедельник позвонил Блумберг. Не могли бы мы зайти к нему в офис прямо сегодня во второй половине дня? У него есть для нас новости.

– Нам вряд ли стоит ожидать хороших новостей, – сказал я Ульрике.

Во время краткой прогулки от парковки до Клостергатан я крепко держал ее за руку. Когда мы проходили мимо нашей старой любимой пиццерии на Бангатан, дверь распахнулась и появился долговязый парень, державший в охапке кучу коробок, от которых шел чудесный запах, словно напоминание обо всех тех моментах, когда мы сидели там, глядя в глаза друг другу. В окне стоял один из пекарей, и, узнав нас, он помахал нам рукой.

Наверное, Ульрика права. Нам придется покинуть Лунд. Мне всегда нравился Стокгольм, там немало уютных уголков; и ни у Ульрики, ни у меня не возникнет проблемы найти работу. Возможно, получится начать с чистого листа. Как в Орусте этим летом. Долгий отдых от всего, что стало скучной привычкой, проем во времени, где мы могли посвятить себя лишь друг другу. Нам это пошло на пользу. Стокгольм мог бы стать для нас убежищем.

Однако мы не можем бросить Стеллу в Сконе. Пока она сидит в изоляторе, мы никуда не поедем. По этому пункту я был настроен весьма решительно.

Мы завернули за угол на Клостергатан и подошли к воротам. Поцеловав Ульрику, я ощутил слабый запах алкоголя. В лифте по пути в офис она достала из сумочки пудреницу и блеск для губ и поправила перед зеркалом макияж.

– Садитесь, – сказал Блумберг; на этот раз он был в обычной футболке.

Странно было видеть его так небрежно одетым. Возникало чувство неудобства. Словно он вышел к нам голым.

– Я рассказала о твоем предложении относительно работы, – произнесла Ульрика.

Блумберг улыбнулся мне. Мне не понравилось, что они с Ульрикой что-то обсуждали у меня за спиной.

– Ты говорил, что нашел что-то новое, – сказал я.

– Именно так, – ответил Блумберг и уселся напротив нас, широко расставив ноги. – Как я уже сообщал, в досье на Криса Ольсена много интересного. Но за ним числится и немало такого, что в досье не вошло.

– Например? – сказал я.

– Парень занимался кое-какими гешефтами, настоящий подпольный бизнес. – Блумберг кивнул, очень довольный собой. – Я ведь рассказывал вам про поляков и пиццерию? Теперь выясняется, что у Ольсена был целый синдикат по использованию дешевой рабочей силы из Румынии. Он селил бедолаг в бытовке в Ревинге, чтобы они вкалывали с утра до ночи, ремонтируя квартиры, принадлежащие его компании.