Наконец, перед майскими все наладилось. Гела женился, а мои женские посиделки возобновились в полном составе. В предпоследнюю пятницу апреля девчонки приехали к Асрян около семи, обе уставшие и голодные. Однако нет ничего сильнее женского желания собраться и поговорить. Говорить, говорить, говорить.

Зачем, собственно, искать смысл? Смысла нет, есть только жизнь, прожитая в гармонии и удовольствии. Вот и весь смысл.

В целом темы пятничных бесед не менялись много месяцев, плавно перетекая с дел семейных на более-менее глобальные или даже пикантные. Если происходило что-то, выбивающееся из рамок текущего расписания, например Иркино стремительное похудание, а потом потеря армянской ориентации с помощью скальпеля доктора Парджикия, то событие обсуждалось не менее нескольких вечеров. Теперь, посередине очередной весны, целая пятница непременно должна была уйти на обсуждение вариантов очередного майского отпуска. Вариант номер один: Иркина Финка или моя Барса, а также рассматривался выезд в неизведанные до сих пор страны. Китай, Филлипины, а может, даже и Куба. Мысль о новых землях возбудила аппетит и подняла настроение. Наконец, после часа обсуждения было решено поставить на голосование: Куба или Китай. Каждый должен был высказаться и привести аргументацию. Но к знаменателю так и не пришли — наиболее активные, то есть я и Асрян, радикально предлагали самый дальний вариант — Куба; а девчонки устало вздыхали и пытались отстоять поездку к Ирке в Финляндию. Около десяти Оксана уехала домой к детям; мы остались втроем. Я продолжала наступление на оставшуюся в меньшинстве Женьку.

— Ты чего как корова на лугу, неужели не хочется чего-то нового?

— Да какая разница. Завтра туда, послезавтра — еще куда-нибудь. Лучше бы, конечно, в Финку, ближе всего.

Женька то и дело зевала, сидела тихая и безучастная; но я не хотела сдаваться.

— Да к Ирке можно и просто на выходные поехать, а тут целых восемь дней, если отгулы взять.

— Да не смогу я отгулы взять, сделок навалом, не успею. Один француз квартиру будет покупать, как раз шестого мая приедет. Еще не точно, но скорее всего.

— Слушай, тебе, по-моему, муж по поводу работы все уже объяснил.

— Наверное, да.

— Что значит, наверное?

Она медленно поднялась с дивана и открыла балконную дверь. Откуда ни возьмись, появился изящный серебряный портсигар с парой душистых сигареток. Первая затяжка оттянула ответ.

— Да кроме работы, девочки, в Питере еще много интересных мест. Там и пропадают негодные ни на что мамаши.

Ирка до этого момента в переговоры не вступала, но после непонятной фразы отошла от кофеварки и уселась в кресло, поближе к ответчику. Асрянское чутье не подводило никогда; раз уселась и смотрит, значит, настала полная задница.

— Поподробнее с этого места, если можно.

— Почему не можно? Очень даже можно.

Женька докурила, вернулась к столу, села и начала плакать. Тихо, без всхлипываний, она просто сидела и плакала. Несколько секунд Ирка напряженно вглядывалась ей в лицо, а потом как всегда — практически точный диагноз:

— Так… такое ощущение, что неожиданно наступает вторая часть марлезонского балета, мои дорогие и прекрасные.

— Да все хорошо, девочки. Правда, все хорошо. Давайте на Кубу поедем. Я своего уговорю и Оксанку тоже уломаю. Времени только мало осталось, надо уже сейчас что-то решать, горячие путевки искать… народу многовато, так что с горячими может не выйти, получится дорого, сами знаете, уже не так просто…

Ирка решила направить поток слов в нужное русло:

— Ты почему рыдаешь?

— Да ничего… правда… все хорошо… В марте ходила со своим агентством в ресторан, на корпоративку… удачно так сходила…

— Поконкретнее.

— Конкретнее… конкретно мента своего встретила. Тоже что-то со своими обмывал.

У меня перехватило дыхание; Ирка хладнокровно продолжала допрос:

— Что дальше?

Женька подтянула к лицу худые коленки, замоталась в плед и стала похожа на тринадцатилетнего подростка, маленького и беззащитного.

— Да что теперь, девочки? Что написано, то и случилось… даже ничего друг другу, кроме «здрасти», не сказали. Просто встали и пошли вместе из ресторана; поймали машину, заехали в какой-то отель. Верите, почти ни одного слова за тот вечер. Все по имени друг друга называли. Сто раз подряд. Домой пришла около двух ночи. Прокатило, все-таки корпоратив. Пришла, легла, а заснуть никак, в голове звон. Думала, все, жизнь остановилась. Он в один конец города уехал, а я в другой. А что дальше, и так понятно — ничего. Дети вырастут, и снова придет время смотреть в зеркало по утрам. Именно так, точно… смотреть в зеркало, на себя любимую, как говорится. Зачем жил? И с кем? Был ли счастлив вообще, не просрал ли что-то важное. Живем-то один раз и любим, мне кажется, девчонки, тоже один раз. А остальное — все ищем похожее что-то. Как-то так, девчонки… Через пару дней он мне позвонил, вечером встретились, и опять все заново. Так несколько раз, где-то прятались… дверь закрывали, и все, как будто больше ничего нет, только он один. Даже не помню, как недели пронеслись, кроме этих встреч ничего в голове не осталось. В итоге в прошлый вторник говорит: Женька, давай еще разок попробуем, вдруг у нас че получится. Я думала, совсем на этом кончусь… сил не осталось.

Она потянулась за второй сигаретой. Я чувствовала, как в голове начал стучать знакомый отбивной молоток, все сильнее и сильнее.

Я не хочу, чтобы она это говорила.

Ирка слушала максимально сосредоточенно, на лице — каменная маска. Женька говорила монотонно, на одной ноте, слезы текли по лицу как будто сами собой.

— В общем, думала все — как жить дальше, не знаю. Домой прихожу вечером, сяду на кухне, вроде как надо что-то делать, а мне худо, руки не могу поднять. И так каждый день. А позавчера вечером встретились в кафе, на окраине, в Купчино… Он мне: «Я все продумал. Твоя квартирка оформлялась в браке, моей дуре предки тоже недавно купили трешку на Елизаровской, триста метров от метро, купля-продажа на жену оформлена. Мы с ней не в разводе, так что с жильем все получится и с твоей, и с моей стороны. На трешку в Мурино вполне. Твой будет приличные алименты платить; я все пробил, зарплата белая. Упрется, найдем способ, что б сработало. Ты в недвиге, так что что-нибудь определим. Старшего твоего можно в Кронштадт в кадетское училище отдать, уже не маленький, восемь лет. Там сейчас очень круто стало — полный пансион; от понедельника до пятницы, по желанию может и на выходные оставаться; кормят до отвала, и казармы теплые, форму выдают. Костя из убойного с Каменностровки своего отдал, говорит, супер. Мелкая пока пусть подрастет. Короче, все неплохо, можно попробовать. Думаю, не пропадем». Смотрит на меня, веселый такой, весь на подъеме. А я слушаю и чувствую, как в груди все сжимается. Вроде как это он, все тот же, что и несколько лет назад, а вроде как совсем другой человек. Я все всматривалась, девчонки, все смотрела, во все глаза… старалась найти, где же тот, без которого даже дышать было невозможно. А его и нет уже. Понимаете?! Нет его, оказывается. Ничего не осталось. Хотя нет, осталось, конечно. Только моего старшего надо сдать в военный детдом, а потом и младшую через пару лет — еще куда-нибудь. И зажить счастливо вдвоем, в Мурино, в на халяву доставшейся квартирке. Вот так вот, девочки… Больше и сказать нечего.