у определенной, сравнительно небольшой части работников литературы и искусства наблюдаются попытки поставить под сомнение ленинские принципы руководства литературой и искусством, которые были подтверждены в последние годы в партийных документах, направленных против формалистических и нигилистических тенденций в искусстве.

Нельзя не обратить внимания на факты хождения по рукам рукописей неопубликованных произведений (стихи, рассказы, критические статьи), содержащих клеветнические выпады против политики партии в различных областях, в том числе и в литературе и искусстве. В подобного рода «подпольной литературе» имеется тенденция представить советский аппарат обюрократившимся, а его руководителей – малограмотными чиновниками внушается мысль о невозможности найти общий язык между партийным аппаратом и интеллигенцией. Некоторая часть рукописей такого сорта попадает за рубеж, где используется буржуазной прессой для раздувания антисоветской пропаганды… (цит. по: В. Огрызко. Охранители и либералы. Т. 2. С. 263–265).

– Думаете ли вы, что то, что случилось с Бродским, органически связано с советской системой? Повредит ли это делу свободы слова в России?

– Бродский – это то, что у нас называется подонок, просто обыкновенный подонок. Его судили открытым судом, с соблюдением всей законной процедуры; он сам защищался; судьи выслушали соответствующие показания литературных экспертов и представителей ленинградской общественности и пришли к решению – выселить Бродского из города и предоставить ему возможность заниматься честным трудом. Мне кажется попросту смешным, что вы можете испытывать лицемерное негодование по поводу так называемого «дела Бродского» в то время, как здесь кидают бомбы в церквах, убивают девушек, а убийцы разгуливают на свободе (цит. по: Е. Эткинд. Записки незаговорщика. Барселонская проза. С. 115).

Заехал Солженицын и вернул мне Оруэлла. Отозвался так: «Остроумного много, но он не понимает, что и под пятой Старшего Брата все-таки жизнь есть, а у него нет жизни». Говорили, к слову, и о романе Замятина «Мы»: «Написано блестяще. Редкий случай, – заметил Солженицын, – когда героев научно-фантастического сочинения начинаешь любить, хочется в конец заглянуть, что с ними сталось» (В. Лакшин. «Новый мир» во времена Хрущева. С. 260).

Рожденная поэзией Евтушенко, музыка Тринадцатой симфонии в свою очередь оказала на поэта многостороннее влияние . Указывая на прообраз поэмы , Евтушенко говорил: « на композицию всей поэмы „Братская ГЭС“, построенную именно по принципу, казалось бы, несоединимого, я бы никогда не решился, если бы мне не придала смелости Тринадцатая симфония. Таким образом, Дмитрий Дмитриевич оказался крестным отцом этой поэмы». Из нее композитор и взял тему и текст следующего после Тринадцатой симфонии вокально-симфонического сочинения «Казнь Степана Разина» (С. Хентова. Шостакович. Т. 2. С. 428–429).

Картину, – записывает в дневник Ю. Нагибин, – сперва просто решили не выпускать на экран, потом ее искромсали708 и пустили по клубам, но в день премьеры, даже в самый час ее опять запретили; мы выступали перед зрителями в кинотеатре «Россия», а по всей стране сдирали афиши с лицом Ульянова.

Картину, в конце концов, разрешили. Она прошла с небывалым успехом, истинно народным. Не знаю, имела ли хоть одна наша картина такой успех. Может быть, «Броненосец Потемкин», «Чапаев», «Путевка в жизнь». Успех картины был настолько велик, что даже пресса, настроенная поначалу крайне враждебно, сдалась и начала хвалить, сперва сквозь зубы, потом взахлеб» (Ю. Нагибин. Дневник. С. 180).

Планируется экспериментальный спектакль под названием «Поэт и театр» по стихам Вознесенского. Все желающие могут прийти на репетиции.