Когда я допил залпом и повторил все, что почувствовал, мне зааплодировали. Оставалось закусить стаканом. Наконец-то я стал понятен…

Жан-Поль переместился к следующему гостю, — торжественные клики, поднятые стаканы — я же, под стрекот сверчков Керба, постарался перевести дыхание.

— А под какой маской живете вы, Владимир?

Вопрос Евы не сразу дошел до меня. Я повернул к ней лицо, всмотрелся. Ева, нисколько не смущаясь, ждала.

— Я… я не знаю, — сказал я, подумав. — Иногда мне казалось, что я Гамлет, но, по некотором размышлении, я пришел к выводу, что переоцениваю себя. И общего у меня с Гамлетом только одышка, да ее спровоцировавшая излишняя полнота…

— Мне, напротив, кажется, что вы склонны себя не любить, — заметила она, не обращая внимания на мои жалкие попытки кокетничать. — Это, видимо, связано с тем, что вас вообще в жизни мало любят.

— Значит, я это заслужил, — сказал я, вздернув голову, ведь меня вызывали на бой. — Да и трудно любить человека без определенных внешних и внутренних свойств… — Ведь иногда мне кажется, что я надевал и снимал различные маски так часто, что совершенно стер свое настоящее лицо, — закончил я, попробовав ответить честно на изначальный вопрос. — И давно уже утратил себя.

— Il faut chercher[138], — сказала она.

Разгоравшаяся дискуссия погасла. В отличие от полыхнувшего в сторону двух девушек — снова счастливый хохот, взвизг, сноп искр — костра. Вежливость и равнодушие почувствовал я в словах Евы. Ma Damе встала. Опять уходит… Я вновь, вновь затянул… Опять не решился… Потерял момент… Я в который раз почувствовал себя спартанским юношей, которому спрятанный лисенок выедает потроха, но который должен делать вид, что он в порядке.

— Вы уже покидаете нас? — спросил я.

— Mais si, — сказала она, и что-то разжало мое сердце.

— Juste petite promenade dans le valley[139].

— C’est trop tard pour promenadе[140], — заметил я.

Она молча поглядела в костер. Компания у огня оживленно болтала… настолько оживленно, что мне почудилось, будто они нарочно не замечают нас. Ева наконец произнесла то, что я слышал от нее, наверное, раз пять:

— C’est jamais tard[141], Владимир.

Сказала ли она это со значением? Мне показалось, что да. Ошибки быть не могло. Сердце мое забилось землетрясением гор в Пиренеях. Если бы рядом с нами находилась лавина, она бы сошла. Хохот и болтовня у костра шумели фоном, словно поток горной реки, огни слились в один яркий и ослепительный свет — свет надежды. Досчитав до десяти, я обернулся. Ева исчезла. Я снова посчитал — нарочито сдерживая себя и по-французски, чтобы получилось медленнее… sept… huit… neuf… dix…[142] — И тоже встал. С вызовом глянул на присутствующих. На меня не смотрел никто, но я чувствовал, что на меня смотрят все. Я сделал один шаг, потом другой…

…Сразу за домом начиналась посыпанная гравием дорога, ведущая в долину. Это был единственный путь, так что я не боялся потерять Еву. Где-то через сто-двести метров сбоку от дороги будет маленькая калитка, через которую можно срезать путь, уже знал я. Пошел вниз быстрым шагом… чуть ли не бегом. Гравий мерцал в свете Луны забытыми на Земле драгоценностями ангелов. Один на дороге, подумалось мне. Но времени на разговоры с Богом и звездами не было, я торопился. Дом Жан-Поля светил все дальше, словно свет звезды, от которой я, странный путешественник во времени и пространстве Керба, удалялся. Калитка. Я, не теряя времени на распутывание проволоки, которой замотали импровизированный шлагбаум, поднырнул под него и попал в тесный тоннель из кустарников. Осторожно, стараясь не подвернуть ногу — здесь уже не было гравия, и еще не начиналась трава, на пыльной земле владельцы участка просто разбросали там и сям крупные камни, а-ля мостовая, — пошел вперед, вытянув руку. Метров двадцать спустя, когда тоннель закончился и я вывалился на первый луг — один из многих, что наравне с участками пастбищ и кусками леса и рощ составлял долину, — то увидел вдалеке силуэт. Она стояла под орехом — на следующем участке — и, без сомнений, ждала меня для решающего объяснения. Я глубоко вдохнул и, прорываясь ногами через густые заросли травы, пошел к ней. Переходя границы участка, разодрал штанину проволокой где-то над лодыжкой, но, чувствуя тепло крови, не остановился. Я шел по земле к Еве, как лунатик по крыше — к луне.

Лишь дойдя до Евы, я увидел вторую фигуру.

Мускулистый средиземноморский пират в тельняшке стоял рядом с Ma Dame, набивая трубочку в тени дерева.

Я постарался не замедлять шаг, проходя мимо. Все это выглядело так… нелепо и так оскорбительно. Только оскорбил я себя сам.

— Владимир, — равнодушно и без удивления даже сказала Ева. — Vous etes ici[143].

— О, миль пардон, — сказал я, остановившись будто бы в легком удивлении. — Просто захотелось прогуляться… Чуть свежего воздуха перед сном, знаете. Я вовсе не хотел вам мешать, так что доброй ночи.

— Mais si. Вы нам и не мешаете, — сказала Ева.

Пират, молча и улыбаясь, закончил манипуляции с трубкой и чиркнул спичкой. Короткий ожог ночной тьмы. Запахло чем-то сладким. Даже табак у них пахнет горными травами, подумал я.

— O, no, no, что вы, — сказал я, уходя, — pas de souci, tout est correct[144].

Не остановился. Мелькнули мимо меня недоуменно вздернутые брови Евы, ухмылочка пирата… Я спустился вниз еще и еще, стремясь к темному массиву леса. Я намеревался дойти до него и уже там свернуть налево и под покровом деревьев выбраться к дороге. Иными словами, мне предстоял большой крюк из-за моего глупого желания сохранить потерянное лицо. Видно было, что я шел за Евой. Я просто мог повернуть и пойти к дому. Но что-то — честолюбие? Желание сохранить приличия? Черт знает еще что — вынуждало меня продолжать.

— Garder face marbre en toutes circоnctances[145], — твердил я себе одну из ста выписанных пословиц, вышагивая журавлем по траве, что становилась все гуще и выше, ведь ближе к лесу тек ручей.

Мне послышался тихий смех, идущий от каштана. Я поднял голову еще выше и зашагал ожесточеннее, словно на плацу маршировал. Наконец ряд деревьев встретил меня гренадерским строем, и, пройдя сквозь строй, я предал сам себя казни. Досада жгла меня сильнее раны от проволоки. Каким все же идиотом я оказался! Как можно вообразить такую нелепую… невероятную историю просто… Болезненные фантазии, вот что мои мечты о Еве, думал я, выбираясь из леса практически на ощупь. Почему, отчего я был так глуп? Неудовлетворенность жизнью, выносил я себе приговор. А она, в чем ее причина, не останавливался я, разрывая своими же руками рану в своем сердце. Пустое, никчемное существование. Моя жизнь давно уже утратила смысл. Я — мертвец, пытавшийся оживить себя чужой кровью, чужой жизнью. Поделом мне.