Вот оно — свою силу он пустит на добро. Может, и костюмчик себе спроворит.

Через несколько кварталов Томми заметил, что большой палец на ноге Илии — тот, что волокся по тротуару, — начал стачиваться. Мотоциклисты предупредили Томми, что слой бронзы довольно тонок. Не годится выпускать на волю клаустрофобного и голодного древнего вампира, если сам же и заточил его. Поэтому Томми прислонил вампира к углу, а сам залез в урну, порылся в ней, пока не нашел прочные пластиковые стаканчики «Большой глоток». Их он приладил на ноги вампира, чтоб те лучше скользили и не портились.

— Ха! — сказал он. — Думал, ты меня поймал.

Мимо прошли два парня в хип-хоповых прикидах.

Томми как раз обувал статую в стаканчики и совершил ошибку — посмотрел на парней. Те приостановились.

— Спер из дома на Четвертой, — сообщил Томми.

Двое кивнули, словно бы говоря: «Само собой, нам просто интересно», — и упылили по тротуару дальше.

«Должно быть, чуют мою превосходящую силу и скорость, — подумал Томми, — а потому не осмеливаются со мною связываться». На деле же парочка просто подтвердила для себя, что белый мальчонка в гриме призрака болен на всю голову — да и что им вообще делать с четырехсотфунтовой бронзовой статуей?

Томми прикидывал, что дотащит статую до Эмбаркадеро и швырнет с пирса у Паромного вокзала. Если там кто-нибудь окажется, он просто постоит у перил, словно пришел сюда со своим любовником, а потом спихнет статую, когда все отвернутся. План мыслился ему чрезвычайно изощренным. Никто не заподозрит, что паренек из Индианы станет строить из себя гея. Так не принято. Однажды в старших классах Томми знал одного парнишку, который поехал в Чикаго смотреть мюзикл «Аренда»,[17]и о нем никогда больше не слышали. Томми подозревал, что его заставил исчезнуть местный клуб «Кивание».[18]

Добравшись до Эмбаркадеро, шедшей вдоль всей береговой линии, Томми испытал соблазн свалить Илию в Залив прямо тут, но у него был план. Поэтому он проволок вампира последние два квартала до променада у Маркет-стрит, где собирались все древние трамваи, фуникулеры и паромы. Большой парк был вымощен, там же рядом садик, со скульптурами. Зданий вокруг не было, и ночь как-то вся раскрылась вампирским чувствам Томми, предстала вся в новом свете. Томми на миг остановился, прислонил Илию к фонтану и поглядел, как из решеток у трамвайного кольца подымается тепло. Идеально. Вокруг совершенно никого.

И тут запищало. Томми посмотрел на часы. Восход через десять минут. Ночь не раскрылась ему — она его прихлопнула. Десять минут, а студия — в добрых двадцати кварталах.

Джоди вытанцовывала квикстеп по переулку, выходившему к их старому жилью. У нее еще оставалось двадцать минут до восхода, но она уже видела, как светлеет небо. Двадцать минут — это очень впритык. Томми запсихует. Надо было взять сотовый телефон. Не стоило оставлять Томми наедине с новым клевретом.

Уильяма она, в конце концов, нашла — он лежал в отключке у подъезда в Чайнатауне, а огромный кот Чет спал у него на груди. Надо не забыть — не оставлять больше Уильяму денег, если он и дальше будет их источником пищи. Иначе за выпивкой он будет куда-нибудь уматывать, а это не годится. Домой он, шатаясь, побрел сам. Может, она пустит его в душ в их старой студии — задаток им все равно не вернут.

В окнах еще горел свет. Здорово, значит, Томми дома. Она забыла взять ключ от новой квартиры. Джоди собралась уже выйти из переулка, но тут почуяла сигарный дым и услышала мужской голос. Она остановилась и выглянула из-за угла.

Через дорогу от их прежней студии стоял бурый «Форд»-седан, а в нем сидели двое немолодых мужчин. Кавуто и Ривера, следователи убойного отдела, с которыми она договорилась в ту ночь, когда взорвали яхту Илии. Они, конечно, проворны — но, может, и не совсем. В новое жилье она тоже попасть не может. До него лишь полквартала, но переходить дорогу надо в открытую. Но даже так — а вдруг там заперто?

Когда запищали часы, она подпрыгнула от неожиданности на четыре фута.

Животные протрезвели только к концу второй смены после того, как вернулись в «Безопасный способ». Хлёст сидел один на широком заднем сиденье лимузина «Хаммер», уронив голову в руки и отчаянно надеясь, что все это отчаяние и презрение к себе — лишь результат похмелья, а не то, что на самом деле: огромная пылающая клизма реальности. Реальность же сводилась к тому, что они истратили полмиллиона долларов на синюю шлюху. Хлёст катал огромное это осознание туда-сюда у себя в голове. Затем поднял голову и посмотрел на прочих Животных — те расселись по периметру лимузина, стараясь не смотреть друг другу в глаза. Ночью им пришлось раскидать два полуфургона товара — они знали, что это грядет, потому как сами заказали такое количество, дабы компенсировать свою отлучку, за которую Клинт приподзапустил полки. Стало быть, они протрезвели, собрались с духом и все раскидали, как и полагается настоящим Животным. А теперь брезжила заря — и в головах у них тоже забрезжило. Вероятно, они сурово все проебали.

Хлёст рискнул искоса глянуть на Синию — та сидела между Барри и Троем Ли. Она взяла себе квартиру Хлёста в «Северном Мысу», и ему теперь приходилось ночевать на кушетке у Троя Ли. А там еще жило человек семьсот китайских родственников, включая бабушку, которая, всякий раз, проходя днем через комнату, в которой пытался выспаться Трой, верещала: «Чё и как, мой черномазый?» — и старалась непременно его разбудить, чтобы он похлопал ее по спине или стукнулся с нею ладошками.

Хлёст пытался объяснить ей, что афроамериканца невежливо называть «черномазым», если ты сам при этом не афроамериканец, но тут зашел Трой Ли и сказал:

— Она только по-кантонски понимает.

— Неправда. Она все время заходит ко мне и говорит: «Чё и как, мой черномазый?»

— А, ну да. Со мной она так тоже делает. Ты ее похлопал?

— Нет, блядь, я ее не хлопал. Она меня черномазым обозвала.

— Ну, она не перестанет, покуда не похлопаешь. Так уж она устроена.

— Это херня какая-то, Трой.

— Ее кушетка.

Хлёст, окончательно утомленный и уже похмельный, похлопал иссохшую старуху по спине.

Бабуля повернулась к внуку.

— Чё и как, мой черномазый! — Внук исправно оделил ее хлопком и получил взамен свой.

— С вами все не так, как с нами! — сказал Хлёст.

— Лучше поспи. Завтра у нас большая выгрузка.