У папы было много недостатков, но в отсутствии вкуса его никто не упрекнул бы. Юлий II, эстет и страстный поклонник искусств, решил, что потолок в капелле должен быть расписан с соответствующим его чину великолепием. Он распорядился расписать купол двенадцатью – по числу апостолов – большими фресками и поручил эту работу Микеланджело. Когда властный, не допускавший возражений Юлий II сообщил о своем намерении вспыльчивому флорентийцу (по общему мнению, не лишенному амбиций), ответная реакция оказалась для него неожиданной и явно его не обрадовала. Глядя прямо в глаза единственному в Риме человеку, которому никто не смел перечить, Микеланджело ответил: «Нет», расписывать потолок Сикстинской капеллы он не станет, и неф, и стены тоже; он скульптор, а не художник, фресковой росписью не занимается. Подростком он освоил азы фресковой живописи, но затем решил, что это его не интересует.

Папа предположил, что Микеланджело обижен на него из-за отмененного заказа на надгробие. Возможно, так отчасти и было. Но Микеланджело вспылил скорее по другой причине: он действительно полагал, что не справится с этой работой. Он не считал себя живописцем. Вдобавок подозревал, что это Браманте и Рафаэль уговорили папу поручить роспись капеллы ему, прекрасно зная, что он не мастер по фрескам. По мнению Микеланджело, они подстроили все это, чтобы он посрамился.

Зная все то, что мы знаем сегодня, в это трудно поверить, но Микеланджело оказался в том же положении, в какое попадают многие наши современники, впервые пробующие себя в новом творческом направлении. Он испугался. Ему было что терять: славу лучшего в стране мастера, хороший заработок, а главное, уверенность в себе. Принять заказ на роспись Сикстинской капеллы означало рискнуть всем ради работы, которая его не привлекала и с которой он мог не справиться.

И все же Микеланджело согласился.

Наверное, он понял, что у него нет выбора, скажет кто-то. Но блестящая репутация позволяла ему не бояться отсутствия новых заказов; желающих было хоть отбавляй, и все они с нетерпением ждали, когда он завершит работу над заказом папы. Он уже подарил миру непревзойденный шедевр – статую Давида. Микеланджело мог отказаться, но он этого не сделал. Он принял брошенный ему вызов – подобно своему мраморному Давиду, который вышел на бой с Голиафом. Никто его к этому не принуждал. Он сам решился на этот мужественный шаг.

Поначалу он для подстраховки пригласил в помощники нескольких уважаемых местных художников. Но те либо работали слишком медленно, либо не соответствовали высоким требованиям Микеланджело. Ему пришлось взять на себя все, вплоть до проектирования подмостей. Наконец они были установлены, и мастер смог добраться до потолка. Он оценил подлинный масштаб стоящих перед ним технических и художественных задач, и его снова одолели сомнения.

Он пришел к папе и заявил, что роспись капеллы – дело безнадежное. Он за него не возьмется. Невозможно покрыть фресками такую огромную поверхность, когда краска каплет в глаза, затекает в уши и рот и слишком быстро сохнет, не давая закончить фрагмент. К тому же в потолке капеллы имеются проблемные архитектурные особенности, не соответствующие чертежам, о чем Юлий II и сам прекрасно знал.

Папа выслушал сетования Микеланджело, последовательно отметая каждое из них. На вопрос о том, как капелла должна в целом выглядеть изнутри, он заявил: «Рисуй что хочешь».

Скорее всего, к этой минуте художник уже смирился с мыслью о неизбежной неудаче. Капелла станет местом его публичного унижения. Возможно, он внушал себе: если уж его ждет провал, пусть этот провал будет оглушительным.

Он разработал настолько изощренный и технически сложный план росписи потолка, что никому не пришло бы в голову усомниться в амбициях мастера, даже если конечный результат окажется смехотворным. В центральной части потолка капеллы он решил изобразить основные события библейской истории по канону Римско-католической церкви: девять сцен из Книги Бытия. Первая посвящена отделению Богом света от тьмы, на последней мы видим пьяного и обнаженного Ноя; центральное место занимают фрески на сюжет сотворения Адама и Евы.

На протяжении следующих четырех лет Микеланджело трудился день и ночь. Он почти не спал, не позволял себе вволю пить и даже, по слухам, не мылся. От зари до темна он стоял на деревянных подмостях, откинув назад голову, чуть ли не вплотную прижавшись лицом к потолку и держа руки на весу. Мало кто из нас выдержал бы подобное физическое и эмоциональное напряжение.

Но Микеланджело выдержал. Он завершил свой гигантский труд в октябре 1512 года, когда ему было уже под сорок. Разобрал подмости, вымылся, хлебнул вина и пригласил папу вместе со свитой посмотреть на то, что он, даже не считавший себя мастером фресковой живописи, в итоге сделал.

Мы можем вообразить себе, какое изумление охватило всех, кто собрался в капелле: и папскую свиту, потрясенно взиравшую на фрески, и самого Микеланджело, не ожидавшего от зрителей такой реакции. Еще и сегодня мы восхищенно замираем, глядя на его работу. Какая гармония красок, какая композиция, какой масштаб! Нет ничего удивительного в том, что папа и его приближенные буквально остолбенели: они никогда не видели ничего подобного. Впрочем, и впоследствии никому не удавалось повторить то, что совершил Микеланджело. Его виртуозное мастерство, уникальная техника письма, глубокое понимание законов перспективы и на редкость живое воображение сотворили подлинное чудо.

Художник бросил вызов недоброжелателям, справился со сложнейшей техникой фресковой живописи и поборол неуверенность в себе. Он пошел на огромный риск, и за все это мы ему благодарны. Вергилий был прав: доблесть указала мастеру путь к звездам.

Но не следует забывать, что в этой истории есть еще один бесстрашный герой. Искусство не может существовать в изоляции. Талант расцветает, если для него есть питательная среда. Очень часто ее создает покровитель или поклонник, который защищает художника, дает ему возможность работать, поддерживает его и помогает доставать заказы. Великолепного потолка Сикстинской капеллы, приводящего нас в восхищение, не было бы, если бы не упорство папы римского Юлия II, непоколебимо верившего в талант Микеланджело.

Пока Микеланджело грызли подозрения, что Браманте и Рафаэль строят против него козни, папа ликовал, что не прислушался к советам злопыхателей и сделал правильный выбор. Он считал Микеланджело единственным художником, которому по плечу роспись Сикстинской капеллы, несмотря на все сомнения, высказанные в его адрес Браманте. Мы не исключаем, что папа был самонадеянным типом, склонным к мании величия, – как, впрочем, и нанятый им скульптор, – но он обладал даром провидца, и благодаря ему, убедившему мастера взяться за трудную работу, мир обогатился одним из бессмертных шедевров искусства.