Пока любовник мадам Гастингс не отобрал у нее всю собственность, она осуществляла контроль над всеми своими заведениями, но сама она жила в доме №144, и находящийся там бордель удостаивался ее особенного внимания. Это был сравнительно небольшой дом, там никогда не работало больше двадцати девушек, а обычно их было восемь – десять. Но, проигрывая другим заведениям в размере, он оставлял их далеко позади по части порочности. Предметом ее гордости было то, что ни один мужчина не может придумать такого извращения, какое она со своими сотрудницами не смогла бы воплотить в жизнь, – это она доказывала делом во время «цирковых ночей», которые проводились два-три раза в месяц. За исключением этих показательных мероприятий, ежедневная работа борделя разнообразием не блистала. Уильям Стид описывал ее таким образом: «День начинался около полудня с того, что цветная служанка разносила девушкам коктейли в постель. Одевшись, они принимали еще по порции выпивки – как правило, это был абсент. За завтраком они пили вино. Затем начинался рабочий день. Девушки парами сидели на окнах, глядя каждая в своем направлении. Если мимо проходил мужчина, они высовывались из окна и принимались заманивать его внутрь. Если появлялся полицейский, занавески задергивали, и никаких следов их деятельности не оставалось. Но не успевал офицер скрыться из виду, как девушки уже снова были на своем посту. Они дежурили по пятнадцать минут, сменяя друг друга, до обеда, который у них приходился на пять часов. После обеда начинался рабочий вечер. <...> Часа в четыре-пять утра, когда они все были уже в той или иной степени пьяны, двери борделя закрывались, и все ложились спать. На следующий день все начиналось снова – все та же круговерть выпивки, приставания к прохожим и разгула похоти».

С самого начала своей чикагской карьеры мадам Гастингс временами покупала девушек у поставщиков живого товара, а иногда и финансировала деятельность этих охотников на людей. В начале 1893 года она сама принялась за этот бизнес с достаточно большим размахом, часто совершая поездки в другие города и возвращаясь оттуда с молодыми девушками в возрасте от тринадцати до семнадцати лет, которых заманивала в Чикаго обещаниями работы. Большая часть этих детей попадала в дом № 128 на Таможенной площади, где их запирали в комнате, отобрав у них одежду. После этого их «учили жизни», что выражалось в изнасилованиях и издевательствах, – как-то раз в доме мадам Гастингс трех девочек заперли на всю ночь в комнате с шестерыми неграми. Таким образом заполученные девушки либо заполняли вакансии в борделях самой Гастингс, либо шли на продажу другим мадам – за каждую давали, в зависимости от возраста и внешних данных, от пятидесяти до трехсот долларов. Полиция, считавшая вовлечение в занятие проституцией еще более грязным делом, чем уличное приставание, знала о деятельности мадам Гастингс, но конкретных улик против нее получить не удавалось вплоть до осени 1895 года, когда она привезла девять девушек из Кливленда в Чикаго. Четверым из них удалось сбежать, выбравшись из окна по связанным вместе простыням. Трое из беглянок достигли полицейского участка на Харрисон-стрит, а четвертая – пропала и больше не появлялась. Оставшихся же пятерых спас прибывший наряд полиции.

Мэри Гастингс и один из ее борделей

Против Мэри Гастингс было выдвинуто два обвинения, но ее выпустили под залог, который предоставил Том Гейнор. Она тут же бежала в Канаду, залоговая сумма была конфискована по суду. Когда она вернулась в Чикаго, Гейнор получил обратно свои деньги, а дело снова попало в суд. Так повторялось несколько раз. В общем, мадам Гастингс удалось оттянуть судебное разбирательство до лета 1897 года, когда свидетельниц было уже не найти, а потому дело пришлось прекратить. Мадам Гастингс же тем временем переписала всю свою собственность на Тома Гейнора, и, когда она попыталась получить деньги со своего борделя, тот ее просто вышвырнул. В конце концов он сунул ей двести долларов и отправил в Толедо. Насколько показывают архивы, в Чикаго она больше не появлялась.

Позже весь район красных фонарей в Чикаго назывался «Прибрежным», но изначально это название относилось только к одному конкретному ряду борделей, жилых бараков и кабаков на юге Стейт-стрит между Харрисон-стрит и Тейлор-стрит. Прибрежный район был частью Мили Сатаны – то есть Стейт-стрит от улицы Ван-Бурен до Двадцать второй улицы, куда входила также и Негритянская Дыра – южная часть Тейлор-стрит. Большую часть населения Негритянской Дыры составляли, разумеется, негры, но жили там и белые, и было несколько публичных домов, где держали белых женщин для развлечения черных мужчин. Детектив Вулдридж писал так: «Беззаконные салуны этого района представляли собой притоны самых отчаянных воров, грабителей и шулеров. Воровать там учат с детства. Доходит до того, что босоногие мальчишки запрыгивают на подножки трамваев и выхватывают у женщин кошельки».

На Миле Сатаны работали или устраивали сходки большинство самых опасных преступников Чикаго, но вряд ли кто-либо из них имел больше дурной славы, чем Китти Адаме, белая разбойница, терроризировавшая Стейт-стрит на протяжении более десятка лет. Впервые она появилась в Чикаго году примерно в 1880-м в качестве жены карманника Джорджа Шайна, но уже через несколько месяцев бросила его и устроилась работать проституткой в один из борделей для черных в Негритянской Дыре, где и познала, сколько власти дает лезвие, зажатое в руке. С тех пор она всегда носила на груди под одеждой бритву и всегда пускала ее в ход без колебаний. Как-то раз одному из своих чернокожих любовников она отрезала уши, а в другой раз, поссорившись с кучером мусоровозного фургона, она вырезала в боку одной из его лошадей шестидюймовую полосу. Где-то году в 1886-м Китти Адаме осела в одном из домов для уличных проституток Прибрежного района и начала карьеру грабителя. На протяжении нескольких лет она работала в паре с привлекательной красоткой по имени Дженни Кларк, которая снимала на улице мужчин и заманивала их в переулки, где на жертву набрасывалась Китти Адаме, охватывала шею руками и держала ему бритву у горла, пока Дженни шарила по карманам.

По подсчетам полиции Чикаго, Китти Адаме совершила с 1886-го по 1893 год не меньше ста ограблений, пока, наконец, не нашелся мужчина, решившийся на дачу показаний против нее в суде, и она не попала за решетку. Но не успели за ней захлопнуться ворота Джолье, как Дженни Кларк развила бурную деятельность по ее освобождению и подала губернатору Джону Алтгельду петицию о помиловании, мотивируя это тем, что Китти Адаме умирает от туберкулеза. Губернатор отдал приказ о дополнительном расследовании, а Китти, перед тем как предстать перед комиссией по помилованиям, расковыряла десны зубочисткой и так активно кашляла и плевалась кровью, что члены комиссии остались в полной уверенности, что она не проживет и недели, о чем они и сообщили губернатору. В результате разбойница была помилована. Китти сразу же вернулась в Прибрежный район и принялась за старое; время от времени ее арестовывали, но единственное обвинение, которое полиция смогла ей предъявить, – это в нарушении общественного порядка, и она каждый раз отделывалась небольшим штрафом. В августе 1896 года ее арестовали вместе с Дженни Кларк за то, что они отобрали у одного старика пять долларов. Китти Адаме отпустили под залог, а вот Дженни Кларк предстала-таки перед судом. Дело взял на рассмотрение судья Джеймс Гоггин, известный своими эксцентричными решениями; именно в тот раз он вынес свой знаменитый вердикт о том, что любой мужчина, который явился в Прибрежный район, заслужил, чтобы его ограбили, и грабителей наказывать не за что. Дженни Кларк освободили, и в отношении Китти Адаме приговор тоже был отменен. Избавить Чикаго от этой страшной женщины полиция смогла только через два года. В 1898 году ее упрятали в Джолье на неопределенный срок, и там она и умерла, как ни странно – на самом деле от туберкулеза.