Я обратил внимание, что по сравнению с Чикаго тут совсем мало чернокожих. Сказал об этом Мэту. Он пожал плечами. Его куда больше интересовал кофе, который он заказал себе и который теперь пила Крис, изначально заявившая, что хочет только погреть руки. В итоге Мэт заказал ещё один кофе, а когда ему принесли вторую кружку, её сразу перехватила Крис, взамен отдав первую, уже остывшую. Они начали спорить, в итоге расплескали кофе по столу и оба остались этим довольны, хотя ещё несколько минут поглядывали друг на друга с наигранной злостью.

Эшли сидела рядом со мной. Иногда, закрыв глаза, упиралась головой мне в плечо. Потом начинала зевать прямо в мою толстовку – я чувствовал её горячее влажное дыхание. И удивлялся тому, как легко и естественно мы тут все сблизились – вели себя так, будто у нас было не меньше десятка таких поездок.

Наконец нам принесли блинчики, и Крис с Мэтом успели подраться вначале за, в общем-то, совершенно одинаковые тарелки, а затем и за мёд с ореховой стружкой. Эш, взяв мою руку вместо подушки, положила голову на стол. Вся сонная, мягкая. Я склонился к ней, и спросил, будет ли она есть, и прошептал этот вопрос так, что губами коснулся её уха. Эш вздрогнула и рассмеялась, потому что ей стало щекотно, а потом выпрямилась и сама притянула к себе одну из тарелок.

Всё это происходило до того буднично, естественно, что не хотелось ни о чём думать. У нас не было ни прошлого, ни будущего, но мы вели себя так, будто и то и другое у нас было. При этом ни на мгновение не забывали об истинном положении вещей, просто до времени спрятали это понимание куда-то вглубь – знали, что здесь и сейчас мы вместе, а всё остальное не имеет значения, ведь при всей своей будничности этот простой перекус в Милуоки казался чем-то невероятно важным – тем, ради чего и стоит жить.

Мы вышли из кафе и поначалу шли неспешно, наслаждались тем, как прохлада скользит по нашим тёплым лицам, но тепло быстро выветрилось, и мы заторопились к машине.

Когда Милуоки остался позади, спать уже никто не хотел, и мы говорили так жадно и так много, будто нас целый год держали в камерах-одиночках и только сейчас нам наконец разрешили встретиться, предупредив, однако, что не пройдёт и трёх суток, как нас опять заставят молчать и смотреть на однообразные скучные стены. И не имело значения, о чём мы говорили, а говорили мы обо всём подряд, перебивая друг друга или начиная перекрёстные разговоры: я с Крис, а Эшли с Мэтью, или наоборот.

В краткие мгновения тишины мы вновь слышали музыку, и могло показаться, что нам уже нечего обсуждать, но достаточно было выглянуть в окно, чтобы сразу нашлась тема, по своей важности превосходившая всё, о чём мы успели поговорить.

И вот Мэт замечал рекламный плакат с девушкой в бикини, говорил о глупости такой рекламы, и мы наперебой начинали обсуждать то, как вообще много эротики в рекламе, и Крис говорила, что это хорошо, а Мэт заявлял, что это грустно, потому что означает, что люди не такие уж развитые при всех своих университетах и квантовой физике, если вот так легко ведутся на простейшие уловки. Эшли с ним соглашалась и говорила, что в «YouTube» больше просмотров там, где на заставку вынесена фотография из порно – такая, что ничего порнографического там и нет, но все понимают, откуда такая фотография, и что конкретно на ней делает девушка, и чьи там торчат ноги. Мэт признавал, что это тоже печально, а потом глубокомысленно, игнорируя Крис, говорил, что для человека важна причастность к чему-то запретному, ведь эротика на «YouTube» запрещена – ну, такая эротика, чтоб можно было разглядеть гениталии. Наконец Крис удавалось его перекричать, и она объявляла, что Мэт говорит, как старик из шестидесятых, а слово «гениталии» мерзкое, потому что какое-то больничное, и, когда он его произносит, ей хочется надеть на него белый халат плешивого импотента.

И мы ещё минут десять обсуждали, какое слово тут было бы уместно, а я только жалел, что Эшли больше не лежит у меня на коленях и что я не могу вот так, невзначай, к ней прикоснуться. Потом решил, что это до смешного глупо, и положил свою ладонь поверх её руки, и на мгновение задохнулся от неожиданного страха – испугался, что Эшли посмотрит на меня с упрёком, что всё испытанное окажется лишь наваждением, навеянным дорожным сном, но Эшли руку не убрала и даже позволила нашим пальцам переплестись.

Мэт тем временем говорил, что людей притягивает всё постыдное – такое, что запрещено и вынесено за скобки морали. Крис закатила глаза и даже стукнула по рулю, но Мэт продолжал рассказывать о запретном плоде, о естественном любопытстве, о неизменном желании человека разбить стену запретов, с которыми он вполне мог бы ужиться, если б не знал, что это именно запреты, а не какие-нибудь естественные условности.

Я почти не слушал Мэта – весь сосредоточился на том, как неспешно и буднично мы с Эшли перебираем пальцы друг друга. Думал, что это совсем не похоже на то, как Крис гладила мою руку, – тогда мне тоже было приятно, но те прикосновения не были настоящими.

Мэт не успокаивался. Заявил, что человек от природы неизменно тянется к нарушению запретов:

– В этом вся суть ориентировочного рефлекса.

– Чего? – поморщилась Крис.

– Ну, не только в этом, но… Каждого из нас тянет испытать, каково это – переступить черту дозволенного. И если боишься рисковать своим комфортом и достатком, в итоге делаешь всё по мелочам. Ведь смотри, сейчас пожалуйста – тысячи порносайтов, можешь найти что угодно и когда угодно, только кликни мышкой.

– Смотрю, у тебя большой опыт, – усмехнулась Крис.

– Но это неинтересно. – Мэт не обращал на неё внимания. – Потому что доступно и предсказуемо. Человека тут интересует не само порно, а наложенный на него запрет. Увидел картинку в «YouTube» и надеешься, что там действительно что-нибудь промелькнёт. Поэтому сразу переходишь по ссылке и ждёшь.

– Я не перехожу.

– И вся эта реклама, и все эти знаменитости, у которых что-то там подсмотрели под юбкой или…

– «Что-то там»?

– …или у которых украли телефон с фотографиями. И ведь громче всех о разврате кричат как раз те, кто потом с особым вожделением все эти фотографии рассматривает.

– «С особым вожделением»?!

– Хватит повторять за мной слова!

– Просто удивляюсь, что ты такой извращенец.

– Уж кто бы говорил!

– Ты на что-то намекаешь или просто грубишь?

Крис и Мэт продолжали пререкаться, а я не сдержался и процитировал любимый отрывок из Сологуба:

– Даже в рассказе влюблённого в красоту поэта нагота непорочного тела, словно наглая нагота блудницы, вызывает осуждение лицемеров и ярость людей с развращённым воображением. Строгая нравственность всех этих людей навязана им извне. Она не выдерживает никаких искушений и обольщений. Они это знают и опасливо берегутся от соблазна. А втайне тешат своё скудное воображение погаными картинками уличного и закоулочного развратца – дешёвого, регламентированного и почти безопасного для их здоровьишка и для блага их семьишек.