Сутана на священнике была новенькой, с иголочки, сшитая из недорогого, но прочного материала. Гоэмон ухмыльнулся, вспомнив рассказ Жуана да Силвы о вояже преподобного Франсиско Ксавье в Киото. Он надеялся получить аудиенцию у императора или сёгуна и, заручившись их поддержкой, развернуть миссионерскую деятельность по всей Чипангу. Но его надеждам не суждено было осуществиться. То, что он увидел, неприятно поразило преподобного. Вместо роскошных дворцов, выложенных золотом и драгоценными камнями, как живописал какой-то венецианский путешественник, побывавший в Срединной империи и наслушавшийся там сказок о Нихон, Франсиско Ксавье увидел груды развалин и пепелища – следы недавней войны и пожарищ, дотла уничтоживших столицу, которая представляла собой почти полностью вымерший город.

Чтобы расположить императора к своей персоне, Франсиско Ксавье вошел в столицу в облике нищенствующего монаха, надев на себя грязный дырявый мешок и подпоясавшись простой веревкой. В таком неприглядном виде он ходил по пустынным улицам Киото, рассчитывая вызвать у жителей столицы жалость к себе и интерес к своим проповедям. Но этого не произошло. Они не восприняли его обращения к ним, а внешний облик патера вызывал у них лишь чувство брезгливого отвращения. Пробыв в Киото одиннадцать дней, Ксавье вынужден был покинуть столицу, так и не добившись встречи ни с императором, ни с Асикага Ёситэру, юным сёгуном, ни с истинным правителем Нихон – советником сёгуна Хосокавой Харумато.

После этого всем иезуитам было предписано основательно изучить обычаи и нравы японцев, чтобы в будущем не попадать впросак, а в особенности тщательно следить за одеждой – жители Нихон, даже самые бедные, терпеть не могли грязь и неопрятных людей…

В сражении пауков наступил самый ответственный момент. Толстая самка паука с тремя полосами на спинке – две ярко-желтые и одна (ближе к голове) белая – победила всех своих соперников и вступила в бой с пауком-самцом немалых размеров, у которого характер и впрямь был самурайский. Только полоски у него были не поперек спины, а вдоль, и всего две, хотя и ядовито-желтые. Он тоже выиграл много схваток, бросаясь в бой без подготовки, – своего рода ритуального танца – нимало не заботясь о последствиях своего поступка, и все время выигрывал, вгрызаясь ядовитыми жвалами в тело противника.

Но с боевой самкой такие номера не проходили. Холодно поблескивая глазами, – их у нее было восемь – она встречала самца-самурая довольно неожиданно – мигом сплетала на его пути крепкую паутину. Паук пытался подобраться к ней и так, и эдак, но все время его встречали клейкие и очень прочные нити, готовые в любой момент сплестись в смирительную рубашку.

Такая тактика боя несколько озадачила паука, что сказалось на его быстроте. Со стороны даже могло показаться, что он начал задумываться, прежде чем совершить очередной лихой наскок на предполагаемую жертву. Зрители неистовствовали; на эту пару было заключено слишком много крупных пари, и каждый из любителей паучьих боев мечтал о том, что именно ему улыбнется удача. Комэ ди Торрес едва не поддался искушению поставить небольшую сумму на какого-нибудь паука, но все-таки сдержался, однако зрелище, от которого так и несло духом язычества, ему понравилось, и он был поглощен им всецело.

Все шло к тому, что самка победит своего противника. Она совсем сбила его с толку своей защитой. Наконец паук, изрядно разозлившись, бросился вперед в образовавшееся окошко в «щите», который сплела самка, и попался – отверстие оказалось примитивной ловушкой. Паучиха мигом набросила на него аркан и закрепила концы нити, паук в ярости рванулся вперед, в то время как ему нужно было отступить, и в дальнейших событиях он уже исполнял роль сверчка, угодившего в паутину. С одной лишь разницей – паук и в спеленатом состоянии был чрезвычайно опасен. Малейшая неосторожность со стороны самки, и ей пришлось бы несладко; все-таки паук был сильнее ее и опаснее.

Что касается зрителей, то они неистовствовали. Бой получился просто выдающимся. Все глазели на древесную ветку – поле боя, не отрываясь. В этот момент с каждого из них можно было снять штаны, и никто этого не заметил бы.

Наконец и помощник Гоэмона явил ему свой лик. До этого сколько юноша ни приглядывался к толпе, но так и не смог его вычислить. Казалось, что ловкий синоби был бесплотным духом. Глядя на Гоэмона, он подмигнул ему, широко улыбаясь, – мол, все в порядке, твоя очередь выходить на сцену.

Гоэмон не стал тянуть; набросившись на синоби, как ястреб (при этом он едва не сшиб иезуита), он сцепился с ним, и великолепная парочка начала кататься по площади, награждая друг друга тумаками, притом очень увесистыми, если глядеть со стороны. На самом деле это была всего лишь имитация ударов, хотя после каждого из них противники охала да ахали.

Здесь нужно отметить, что Гоэмон все-таки получил фингал под глазом и несколько синяков на лице – так было уговорено заранее. Для его тренированного тела такие удары были просто легкими щелчками. А вдобавок к синякам и ссадинам он приготовил для Комэ ди Торреса еще один сюрприз. Когда кошелек оказался в руках Гоэмона, а мнимый вор вырвался из его цепких объятий и дал деру, юноша раскусил наполненный свежей кровью рыбий пузырь (который держал во рту) и размазал ее по лицу.

– Господин, это ваше, – сказал Гоэмон, с поклоном протягивая иезуиту его кошелек. – Вор пытался вас обокрасть…

Комэ ди Торрес был поражен – какой честный малый! Но как сильно он пострадал! Иезуит от всей души поблагодарил Гоэмона за его благородный поступок. А благодарить и впрямь было за что – в кошельке лежала крупная сумма в золоте, которую прислали из католической миссии в Гоа[44]. Достав из тайников сутаны кусок ткани, исполнявшей роль носового платка (в Кагосиме всегда было влажно и душно, и Комэ ди Торрес сильно потел), он занялся лицом благородного юноши.

Во время этого занятия у него вдруг прорезалась интересная мысль: «А не предложить ли бедному малому (судя по одежде, юноша был близок к нищете) место слуги?» До недавнего времени в услужении у Комэ ди Торреса находился японец средних лет, который с горем пополам изъяснялся на португальском и который добросовестно исполнял все хозяйские дела как в доме миссионера, так и в церкви. Но несколько дней назад со слугой случилась беда: он решил искупаться в шторм, заплыл слишком далеко и утонул. По правде говоря, волнение было небольшим, и плавал слуга превосходно, да, видать, Господь рассудил по-своему.

Иезуит очень удивился бы, увидев исполнителя «Божьей воли». Это был все тот же ловкий воришка-синоби. Слуга Комэ ди Торреса сильно мешал исполнению замысла ямабуси по успешному внедрению лазутчика клана Хаттори к португальцам, поэтому он должен был исчезнуть, притом безо всяких подозрений. Утонул, со всяким может случиться…

– Ты понимаешь наш язык? – на всякий случай спросил иезуит по-португальски.

Ему меньше всего хотелось, чтобы слуга, который постоянно путается под ногами, знал португальский язык – чужие уши в своем доме лучше не заводить. В крайнем случае слуга должен понимать всего несколько наиболее важных в услужении слов и фраз, которые он изучит поневоле. Глава миссии в Кагосиме всегда отличался осторожностью и старался не наделать таких глупостей, как преподобный Франсиско Ксавье, ныне покойный.