слова. Правда, некоторых уважаемых ученых поражало, что этот создатель серьезнейших трудов был в то же время автором балетного либретто («Гаяне»), сценариев популярных кинокартин («Господа Головлевы», «Дубровский») и даже цирковой пантомимы («1793 год» по Гюго), которая ставилась в Курском цирке, готовилась и в Ленинградском.

Он мне говорил, что серьезная научная работа его порой утомляет, нужно что-то другое, разнообразное.

Но вот педагогической работой он не занимался, почти не выступал и как лектор. Это, по-видимому, и привело к тому, что, когда введены были ученые степени, таковая ему не была присвоена. Он ждал, что ему присвоят ученую степень без защиты диссертации, по совокупности трудов. Очень, по-моему, хотел этого, но степени так и не дождался до самой своей смерти.

Он знал очень много, но никогда не кичился своей эрудицией.

Помню случайно услышанный мной разговор в одном из издательств. Редактор говорил о том, что товарищ, который должен был написать предисловие к одной книге второстепенного немецкого автора, тяжело заболел и скоро написать не сумеет. Никто этого автора не читал.

— Ничего, — сказал один из сотрудников издательства, — обратитесь к Константину Николаевичу. Он знает все, и, если вы сумеете убедить его, он напишет великолепно.

Затем редактор ушел в другую комнату к телефону и вернулся довольный:

— Константин Николаевич согласился.

Я потом рассказал об этом самому Державину. Он очень смеялся:

— Вот какая у меня репутация. Кухарка за повара.

Он был добрым человеком, и эту его доброту часто использовали. Очень нетрудно было его уговорить. Многие (грешен и автор этих строк) пользовались его творческой помощью. Эту помощь он оказывал по-дружески, очень приятно и тактично.

В послевоенные годы он жил в Комарове, в уютном, зеленом домике так называемого академического городка. Неизвестно, какие сокровища стерегли два свирепых пса. Константин Николаевич был гостеприимен и, по-моему, любил укрощать своих церберов, когда приходили гости.

Среди его многочисленных познаний были и познания гастрономические. Я пробовал у него диковинные блюда, как будто бы им самим изобретенные. Студень, сделанный на водке, какой-то странный соус с орехами. Однажды я получил приглашение отведать фантастический торт. Оказывается, этот торт был сделан Константином Николаевичем и его матерью по французской поваренной книге XVIII века. Он там так и назывался — «фантастический». Внешне он был многоцветен, очень красив, но на вкус человека двадцатого века оказался слишком приторным, сладким.

Раз я застал Константина Николаевича очень увлеченным. Он делал выписки из книг. Это были дуэльные кодексы на русском, французском, итальянском, испанском языках, а также старинные труды о дуэлях. Он сказал, что собирается написать большой труд о дуэлях, о месте и значении дуэли в жизни человека XVII, XVIII, XIX веков.

— Там я докажу, что Пушкин сознательно стремился к гибели, что это было самоубийство, дуэльных правил он сознательно не соблюдал.

Работу эту он, кажется, не осуществил, во всяком случае среди его бумаг она не была найдена.

В послевоенные годы Константин Николаевич много занимался славянскими языками и литературами. Он издал ряд книг о болгарской литературе и театре. Болгарский язык он знал хорошо и давно, кажется с детских лет. Говорили, что он происходит из болгар. Он отрицал это, считал себя потомком Гавриила Романовича Державина, и очень этим гордился. Даже показывал какие-то старые гравюры. По его словам, он в детстве жил в болгарской деревне на Украине и с тех пор знает болгарский язык.

В последний год жизни ему трудно было двигаться. Сколько раз, приезжая в Комарово, приглашал я его гулять. Он отказывался. Он мало двигался, все сидел, толстел, походил на каменную бабу. Был приглашен специалист для занятий лечебной гимнастикой, но ничего не выходило. Он не терпел вмешательства в свою жизнь. Умер он рано, мог бы, вероятно, написать еще немало важного и значительного. Умер человек очень талантливый, энциклопедически образованный, очень добрый и хороший. Мир его праху.

5

Его знают больше других. Даже люди молодого поколения. Особенно любители музыки. Сочинения его часто переиздаются. В филармонических программах иногда тоже встречаются цитаты из его сочинений. Популярности его способствуют и устные рассказы Ираклия Андроникова, одним из персонажей которых он является. Но тут, по-моему, возникает опасность. Эти рассказы все же в какой-то мере — пародии и не всегда дают полное представление об оригинале.

Каждый ленинградский интеллигент довоенных лет видел и слышал Ивана Ивановича Соллертинского и знал, что это человек блестящий, необычайный. Талантливость его как будто не сдерживалась, била ключом. Он много лет украшал эстраду ленинградской Филармонии и других концертных залов города. Его выступления всегда пользовались огромным успехом.

Если предъявлять строгие академические требования, образцовым оратором он, конечно, не был. Он иногда надрывался, захлебывался, а то и говорил скороговоркой, когда слишком увлекался. Но в его выступлениях было подлинное увлечение искусством, было вдохновение и образность. И было большое человеческое тепло. Оттого его восторженно принимала аудитория. Он умел просто, на редкость человечно говорить о такой сложной вещи, как музыка, говорить очень изящно и красиво, почти не прибегая к сложным музыкальным терминам.

Он умер сравнительно молодым, почти не оставив капитальных трудов, хотя писал очень много. Поэтому некоторые товарищи считают его по преимуществу популяризатором. Более того, сейчас, при новых изданиях, соединяют его небольшие книги и статьи, посвященные тому или другому автору, той или другой теме. Получается что-то вроде солидного труда. Но мне кажется, Иван Иванович Соллертинский не нуждается в таких искусственных «опусах». Его книги, достаточно многочисленные, хотя и незначительные по размеру, внесли большой и важный вклад в науку о музыке и музыкальном театре.

Он был ученым-музыковедом и в то же время замечательным писателем. Он умел как никто другой рассказать о композиторе, о деятелях музыкального театра, рассказать вдохновенно. Он создавал подлинно художественные портреты. Большинство его работ посвящены западной музыке, но у него есть ряд интересных статей и о музыке русской. Им был задуман ряд больших работ о Бородине, о Мусоргском. Вообще, он не был скрытен, любил делиться с товарищами своими планами.

Характерно, что этот выдающийся знаток музыки именно в музыке был почти самоучкой. У него было филологическое образование, он окончил даже два вуза, но первоначально занимался преимущественно испанистикой. Я слышал от него, что он в молодости мечтал о большом труде, посвященном Шекспиру.

К музыке Соллертинский обратился сравнительно поздно. Шостакович писал, что он не умел играть на рояле. Но, обратясь к музыке, он неожиданно обнаружил необычайный вкус, знания и талант. В дальнейшем все его работы были посвящены музыке и музыкальному театру. Специалисты удивлялись его тонким, всеобъемлющим познаниям в области балета. Никаких