ритурнель, приделанный мною к ее песне о мужчинах, потому что, сказав, я в то же мгновение своротил на другую дорожку, остановился подле виноградного куста, сорвал зрелую, наливную, покрытую как будто инеем кисть и... вручаю ее тебе, милая, прелестная читательница! тебе, ангелу, подле которого и самое грешное существо освятилось бы новыми, высокими чувствами!

CCXIII

О юноша, оставь свои мечты!

Забудь коварные надежды и желанья!

Здесь радостей твоих заплетены цветы

В цепь неразрывную печали и страданья!

Оставь доверчивость и пристально смотри,

Как изменяются на всем от света краски:

Жди дня, о юноша, во время ли зари

Нам распознать любовь и непритворность ласки!

CCXIV

Не объясняя причины, по которой наскучил мне сегодняшний день, я предложил солнцу скорее скатиться на запад и осветить все заатлантические известные и неизвестные страны, где человек, по системе Кабаниса[324], должен был первоначально быть растением, потом полипом, потом насекомым, потом орангутангом, потом диким человеком...

Стадо диких людей, которое мирно пасется на лугах, орошаемых алмазными струями реки...

Стадо диких людей, которое живет в мире со всеми животными...

Стадо диких людей, у которых нет долгов на земле, а людей на небе...

Это стадо... но что такое счастие и спокойствие без того, что рождает несчастие и беспокойствие?

CCXX

— Ты слеп!

— Ложь!

— Видишь ли ты?

— Ничего не вижу, потому что ничего не видно!

— Поди уверь, что солнце не свеча,

Что бледная луна не тусклая лампада,

Что звезды светлые не золотые блестки

И не отличия, дарованные небу!..

Впрочем, слепота не грех. Но от этого шуму, от этой ветрености сердца, от этой болтливости языка, от этих нескромных взоров, от этого века, навьюченного ношею бедствий, я удаляюсь и, подобно Язону[325], с моими аргонавтами сажусь на корабль, сделанный из зеркала.

От пристани г. Галаца я отправляюсь вниз по Дунаю, по устью прекрасному в Понт, потом в Пропонт; потом в Геллеспонт; потом, не задевая ни за один остров моря Эгейского и Средиземного, прямо к устьям Нила; Нилом к Мемфису; от Мемфиса, перенеся на плечах корабль свой, — по тому же тракту, по которому аргонавты переносили свои корабли, — на море, отделяющее земли Египетские от Обетованных, спускаюсь по оному до океана, орошающего и Аравию, и Иран, и Индию; океаном до слияния Тигра и Евфрата, и, наконец, плыву медленно вверх по последней реке до самого рая...

Я был в раю...

CCXVI

Тогда был вечер; — и теперь уже вечереет; а так как люди вообще привыкли полагаться на завтрашний день как на начало будущих благ, то и я обращаюсь к читателям с вопросом: вы, верно, устали?

— Ах, нисколько! — отвечают они, задыхаясь от усталости.

Благодарите же богов,

Когда не шли вы, как обозы,

Пустыней дикою стихов

Или распутицею прозы!

День XXIX

CCXVII

Итак, друзья мои, вы уже слышали, что сказал полководец Хабрий. Теперь дайте мне телескоп, я взгляну на позицию всех моих читателей... Хуже пары слепых глаз!.. обезображивает все, как критика пристрастного журналиста!.. протрите ему стеклы![326]

Хорошо! теперь слушайте диспозицию:

«10-ти тысячный отряд юного моего воинства переправляется через Дунай в Никополе. От Никополя, своротив к Систову, он должен восхититься местоположением; но не блуждать в садах фруктовых и виноградных, не срывать ни одного румяного листа с розовых кустов, украшающих горы, скаты, холмы, — не идти быстро мимо Рущука. Если неприятель сделает вылазку, то с презрением посмотреть на него и потом следовать далее чрез Разград по дороге к Шумле.

«Другой 10-ти тысячный отряд идет через Силистрию. Переправа не остановит храбрых. Напомнив сей крепости 1810 год[327], отряд продолжает идти чрез Акадапар, Эмбелер, Экизчи к правому флангу к. Шумлы.

Сам я, предводительствуя главными силами моих читателей, иду чрез Базарджик.

«Пятитысячный отряд преклонных летами и вооруженных всеми градусами очков наблюдает крепость Варну с утесов при с. Франки. В предводители сего отряда избирается старец, украшенный и царем и временем, знающий наизусть все походы Миниха, Румянцева, Суворова, Потемкина, Каменского, Кутузова[328]...»

Прочитав диспозицию, разумеется, все возвратились по местам; — несколько избранных говорливых читательниц пробарабанили устами своими поход, и все двинулись!

CCXVIII

15 тысяч отборных юношей и прелестных воинственных красавиц со мною! — Песельники, вперед! — закричал я. — Ах, господа, у меня душа обмерла от наслаждения, когда запевальщик, прелестный, как она, перелился весь в арию: Di piacer mi belza il cor[329].

Быстро двигаюсь я от Базарджика к Ушенли чрез густой лес и хребет гор, скрывающих от Козлуджи север.

Здесь, друзья мои, под предводительством царя, шли мы в 1828 году. Спускаясь с горы, пред Козлуджи, открылись взорам нашим разновидные гряды Балканов. Сквозь лиловое отдаление и светлую будущность я уже видел тогда, как развевались на Эмосе[330] благословенные знамена русские и как русская воля подавала законы владычеству Магометову.

CCXIX

Покуда первые два отряда приблизятся к Шумле, мы сделаем дневку в садах Козлуджийских.

Дика наружность здесь природы!

На юг — дорога на Проводы...

Нельзя здесь, други, не вздохнуть:

Ведет далеко этот путь!

Там... древний мир гиероглифов!

Чернеет Эмоса гряда!

Там спорных праотцев и скифов

Паслися мирные стада!..

День XXX

CCXXI

Так как рассветать будет еще в следующей главе, то до восхождения солнца я думал о Чжинд-чженской фарфоровой фабрике, о веселом взоре и ясной наружности — явных признаках мудрости, о лжи и упрямстве — пороках, которые должно искоренять с самого младенчества, о выражении Плиния[331]: ut externus alieno non sit hominis vice[332], об уме и глупости умных и о глупости и уме глупых... и т. д.

CCXXII

Утро было очаровательно. За завесой туманов Балканы... отдельные холмы, белеющие скалы по долине Давно... ущелья правого берега долины Проводской; высоты над Мадардой и Шумлой, освещенные солнцем... Мечеть Козлуджийская в садах... лагерь моих читателей... Какие виды!

Я вышел из своего шатра, невольно взглянул на шатер Царь-Девицы, с золотой маковкой... сердце затрепетало желанием битвы, и я вскричал:

Лейб-Амазонский эскадрон

Построить близ моей палатки!

Дежурный

Нельзя-с,