а иногда и совсем сядет на шею. Но полно о возвышенной любви. Главный мой совет тебе, юный восторженник: не верь женщинам!

Второй голос

Очень благодарен! тебе остается еще сказать и всем женщинам: не верьте мужчинам!.. о, тогда люди будут счастливы, спокойны!.. Нет!.. я лучше хочу не верить собственным чувствам; вот настоящие льстецы наши, которым верит самолюбие!.. Добра и зла в женщинах столько же, сколько и в нас; нрав их...

Первый голос

Их нрав совсем мне не знаком,

Я все считаю лишь по пальцам;

С моим ли маленьким умом

Знать счет сердечным постояльцам?

Прощая слабостям земным,

Характер женщин бесподобен,

Я их люблю, но верить им

Я от природы не способен.

Любовь — оковы, от оков

Так натурален шаг к свободе;

К тому ж благодаря природе

Для бабочек и мотыльков

Так много создано цветов.

К чему бояться изобилья?

Перелетайте, пейте мед,

Покуда радужные крылья

С вас злое время не сорвет!

Теки, век жизни, быстро лейся!

Счастливец! радости лови!

Оковы с чувств и с сердца рви,

Люби, разлюбливай и смейся

Над долговечностью любви!

Второй голос

Конечно! Я с тобой не говорю!.. правила сердца развратного!.. прощай, дух возмутитель доверенности!..

Первый голос

До свидания!

Наскучив слушать подобный спор, я вскочил с дивана, схватил фуражку и отправился в поход; через несколько мгновений я уже был опять на Дунае.

CLXXXI

Не говоря о подробностях пути от крепости Исакчи до г. Бабадага, я скажу только, что отдельные горы, холмы, долины, покрытые кустарником, скалы Денистепе и лес вправо, влево серебряное озеро Разельм, за ним синее море и, наконец, цветущий май, ясное небо, душистый воздух — все очаровало чувства гостей турецких: поход казался прогулкою, а область Бабадагская — эдемом, но — без гурий.

Во время движения главных сил от Исакчи к Бабадагу отряды были направлены к Тульче, Мачину и Гирсову. Покуда они исполняют свое назначение, мы последуем за императорскою квартирою и за Главною квартирою 2-й армии, через Бейдаут, Сатис-киой до Кара-су.

CLXXXII

По занятии области Бабадагской Кара-су было назначено местом ожидания первоначальных успехов армии при обложенных крепостях.

Тут, перед Траяновым валом, на отлогом скате левого берега Кара-су, основалась походная столица императора, во всем блеске.

Город шатров с золотыми маковками был обнесен живыми оградами. Чисто было небо, облака боялись помешать солнцу играть на светлых орудиях и штыках русских.

Несколько дней это был лагерь тишины, уподобляющейся расстоянию от молнии до грома, как говорит Байрон. Но вдруг несколько сот орудий грянули в честь взятия крепостей Браилова и Мачина... Солиман-паша и Джиафер-паша первые испытали, что теперь уже не те времена для правоверных мусульман, когда они под владычеством Омара покорили З6 000 городов и крепостей, разрушили 4000 храмов и соорудили 1400 мечетей.

CLXXXIII

Вскоре на походной колокольне единственный и звонкий колокольчик возвестил молебствие о взятии крепостей Гирсова, Тульчи, а наконец и Кистенджи. В первой Ишим-паша, во второй Ибрагим-паша, в третьей Абдуллах-бей преклонили свои бунчуки[296] пред знаменами русскими, вручили их победителям и отправились оправдывать неудачи свои пред блистательною Портою.

CLXXXIV

Пред ставкой русского царя развеваются ряды цветных знамен........ Русский царь светел, окружен сынами своими, окружен очами Европы.

Только победные пороховые облака носятся в небе.

Военно-торговый народ собрался толпами; смотрит и удивляется; толки его раздаются на языках: русском, молдавском, булгарском, турецком, сербском, немецком, французском, италианском и греческом.

Представьте себе, милые мои, с каким удовольствием я вспомню на старости лет эту вековую картину! В толпе штабной, в какой-нибудь характеристической группе Бульи[297], видна и физиогномия Странника, на которой, кажется, начертаны слова: скоро ли проснусь я?

С какою гордостию, отложив перо, трудящееся над описанием будущего, я воссяду посреди добрых моих приятелей и поведаю им события прошедшего следующим образом.

CLXXXV

«В то время, когда...» — при начале рассказа, без сомнения, понюхаю я табаку, зашиплю, как стенные часы, и громко чихну; внимающие гости скажут: желаю здравствовать!.. умолкнут... я поблагодарю и буду продолжать рассказ следующим образом:

В то время, когда по хребту Траянова вала, простирающегося в Булгарии, по берегу Кара-су до крепости Кистенджи, называвшейся некогда Истером, а потом Констаптианой, скакал я вперед...

— Это было, кажется, 8 июня 1828 г., как известно по истории, — скажет один из моих приятелей, — «о, нет! — прервет другой, — 20-го июня, я очень помню, я читал Валентини!»[298] — Из этого вспыхнет хроническо-хронологический спор, который прервется приездом новых гостей, может быть, и дам; а потому, забыв прошедшее, я предамся вполне настоящему.

CLXXXVI

По известным причинам, но не мне, углубленному единственно в стратегию собственных движений... императорская квартира и Главная квартира 2-й армии перенеслись с первой позиции на Кара-су на вторую позицию, верст около 10 выше, перед озерами... Тут лагерь разбит по всем правилам кастраметации[299].

Но ночь уже настала... ночь тихая. Какая картина!.. Лагерные и бивачные огни, рассеянные во мраке, мерцают вокруг вас; они простираются до самого неба, и звезды на горизонте кажутся продолжением огней русского лагеря.

Давно уже эхо задунайское не разносило звонкого русского отзыва!.. Перекликайтесь, недремлющие! а я... Монтань[300] сказал: Notre veillee est plus endormie que le dormir; notre sagesse moins sage que la folie; nos songes valent mieux que nos discours[301].

День XXV

CLXXXVII

Ударило семь часов... Утренние лучи ждали уже возвращения моего из области внука Эребова...[302] ожидание их скоро исполнилось. Колесница, запряженная призраками, остановилась у подъезда, и я во всей красоте, как дельфин, показался из волн... пуховых.

Где, думаете вы, был я?

Близ Альпов снежных, там, где Леман

Шумит, бушует между скал;

Где друга Юлии злой демон

На гибель часто искушал[303];

Там — был и я...

CLXXXVIII

Люди, удаленные от мест, где терзают род человеческий неутолимые желания и необузданные страсти, наслаждались некогда красотою природы, тишиною жизни и спокойствием души. Чисто было дыхание их, как воздух Гельвеции[304]. Не было между ними неприязни. Сердца их не уподоблялись островам, разбросанным по океану, а составляли одну землю, одну цепь обычаев, привычек, дружбы и любви.

Девы! девы, которых я вижу и встречаю! если б вы видели уборы и украшения