намочить одежду, намочить лицо

замотать рот тканью

смертность от отравления вдыхаемым дымом – пятьдесят – восемьдесят процентов

Причины смерти

респираторная травма

отравление

термическое поражение легких

Я ощупываю дверные петли, пробегаюсь пальцами по замку, сосредоточиваюсь.

отравление угарным газом

угарный газ связывается с гемоглобином крови, придавая ей ярко-красный цвет

Два замка, один из них – довольно простенький врезной, с которым бы я справилась, будь у меня вилка и немного времени, второй – мощный, нужен нож или металлическая полоса, чтобы получить хоть какой-то рычаг

в отличие от кислорода, угарный газ не расщепляется в гемоглобине, а продолжает циркулировать вместе с ним

лечение отравления угарным газом и вдыхания продуктов горения: чистый кислород с карбогеном

Ничего не вижу, черный дым повсюду отражает свет от огня

кислородное отравление: слишком большое количество кислорода в тканях организма

поражение центральной нервной системы

поражение сетчатки глаза

поражение дыхательных путей и легких, возникающее как серьезная проблема лишь в гипобарических камерах

или под водой

или в условиях повышенного давления

Мои пальцы сползают с замка.

я –

огонь

я –

мои пальцы

я –

ползу

Взбираюсь на стол подальше от огня, у самого дальнего от пламени окна, выбиваю остатки стекла

глаза закрыты

дыши

дым вырывается наружу

мое лицо

моя кожа

не могу открыть глаза, сплошная тьма

прохладный воздух

горячий дым

дыши

у меня горят волоски в носу. Я чувствую, как воздух жжет глотку.

я –

дыхание

я –

огонь

я –

тьма

Тьма – это я.

Я вижу сон, и снится мне фантазия вроде бы о Паркере.

Это явная фантазия, поскольку я не могу решительно ничего о нем вспомнить. Что я действительно знаю об этом человеке из штата Мэн?

Та я, которая с ним встречалась, записала некоторые свои впечатления, когда мы с ним ели оладьи и запивали их кофе в кафе неподалеку от Седьмой авеню.

Паркер: кто он?

На удивление забавный, разговорчивый (он болтает, потому что альтернатива – это молчание), до умопомрачения обожает музыку, приветлив к незнакомым людям. Сегодня я видела, как он полчаса трепался с бездомным из Бронкса, донимал официантку по поводу того, откуда берет начало ее татуировка, показывал фокусы с монетками парочке восторженных пятилетних близнецов в метро, забавляя детей, пока их мамаша успокаивала третьего – оравшего, почти грудного ребенка. Любит покрасоваться. Страшен в своей ненависти к новостям о происходящем в Штатах, равнодушен к политике.

На него накатывает меланхолия, иногда он смеется слишком громко и даже визгливо. Его мнения часто перерастают в непоколебимую уверенность – он упрямо настаивает, что «Повесть о Гэндзи» была написана во время Реставрации Кэмму, и дуется, едва не дымится целых десять минут после того, как я доказываю, что он ошибается. Завидует знаменитостям чуть ли не до отвращения, тогда в его словах сквозит горечь. «Они же просто люди, – заявляет он, – обычные люди». Однако его познания о том, кто что сказал и кого видели на какой вечеринке – просто энциклопедические.

Эрудит на грани одержимости. А я такая же? Я не могла удержаться, чтобы не смерить себя по нему, единственной равноценности, когда-либо мне встречавшейся. Он постоянно роется в телефоне, постоянно проверяет мир вокруг себя. Мы заказываем оладьи, а он разыскивает историю кленового сиропа.

Нанабозо, произносит он. Бог-ловкач древних людей, которому иногда приписывают изобретение и дарование кленового сиропа. Во время Сладкой луны, первого весеннего полнолуния, северные племена праздновали пришествие тепла ударами по деревьям, собирая сок до тех пор, пока от повышения температуры в лесах живица не теряла сладость и становилась противной на вкус.

«Как много культур, – задумчиво произносит он, – столь разделенных в пространстве, имеют богов, которые обожают шутки шутить».

Еще письма и прочие памятные вещицы. Меню из закусочной, где мы ели оладьи, – я помню, что слопала их столько, что у меня живот разболелся. Обычно я себе подобного не позволяю, и теперь, когда думаю об этом, мне кажется, что, возможно, вполне логично, что некий субъект, которого я не помню, тоже был там, поощряя мое обжорство.

Записка, и я вспоминаю, как нашла ее у себя в кармане, когда вошла в свою квартиру в центре города и просто стояла в коридоре, с удивлением глазея на нее.

Сегодня ты встретила кого-то вроде себя. Ты не можешь его вспомнить, но вот его фотка. У него точно такая же записка, и вы должны снова встретиться в десять утра в Бруклинском ботаническом саду.

В ту ночь я спала всего ничего, а наутро отправилась в Бруклинский ботанический сад на встречу с кем-то, кого раньше никогда не видела. А вот письмо, рассказывающее о той встрече, вместе с кружкой, на которой изображен распустившийся цветок вишни. Я, похоже, помнила, что покупала кружку, но потом, после тщательного копания в памяти, уверенности в этом у меня поубавилось.

Мы встретились в десять утра. Он подошел ко мне, явно нервничавший мужчина с серовато-русыми волосами, которого я раньше никогда не видела. У него в телефоне была моя фотография – я широко улыбалась в объектив, подняв вверх большие пальцы. Его лицо красовалось на краю кадра.

– Привет, – сказал он, натянуто протягивая мне руку. – Я получил записку от самого себя, где говорилось, что я должен прийти сюда, чтобы встретиться с кем-то, о ком я не помню, что мы когда-либо виделись.

– Привет, – ответила я. – Я получила то же самое.

Он вытаращил глаза от страха и восторга, а потом он говорит, говорит и говорит, не останавливаясь, почти что час, а может, и два. Ему интересно знать, как долго мы вот таким образом встречаемся, сделались ли мы уже лучшими друзьями, рассказывает мне о своей жизни – разве он о ней еще не рассказывал? – хочет узнать все обо мне: как я живу, что ем, как сохраняю себя в здравом рассудке.

Я рассказываю ему о способной на многое прослойке общества, экспресс-знакомствах, пересчете карт в казино и ненадолго изумляюсь, когда он отвечает: