Мне следовало бы уехать из страны, но это дело вызвало большой шум в местной прессе и на телевидении, и когда я позвонила в Интерпол под видом по горло увязшей в расследовании полицейской, мне сообщили, что на месте преступления находится инспектор Эвард. Камера видеонаблюдения засекла лицо женщины, которую идентифицировали в связи с несколькими другими делами, так что он прибыл в город.

Я стояла у дверей полицейского управления, женщина в огромных темных очках и большой синей шляпе, пока оттуда не вышел Лука, и проследила за ним до места преступления, потом до встречи с экспертами и, наконец, довела его до гостиницы.

Я стояла рядом с ним в лифте и едва сдерживала хихиканье от радостного возбуждения. Я сцепила руки сверх своего красного одеяния, гадая, посмотрит ли Лука в мою сторону, но он этого не сделал. А когда инспектор вышел на седьмом этаже, я шла за ним, пока он не оглянулся, и в этот момент сделала вид, что ищу затерявшийся в сумочке ключ, а Лука пошел дальше.

На следующий день я поставила фотоаппарат у берега озера Лаго-дас-Гарсас, установила таймер на десять секунд, отошла на несколько метров и приняла позу, которая, надеялась я, вполне соответствовала безумным репортажам в газетах, и сделала фото самой себя, выглядевшей, надо сказать, довольно-таки загадочной и соблазнительной.

Я отослала фотографию в полицию с подставного электронного адреса с комментарием «Эй, вы эту воровку ищете?» и чуть не пустилась в пляс, когда услышала, как Лука Эвард говорил портье, что продлит проживание. В тот вечер он ужинал с коллегами в небольшом кафе прямо за углом полицейского участка, заказав миску риса, рыбу и бобы, а я вела его через весь город, глядя, как он пытается справиться с сумасшедшим движением, дергаясь каждый раз, когда какой-нибудь парнишка на мотоцикле врывался на тротуар, чтобы объехать пробку. Он был слишком аккуратным и слишком тихим человеком в таком ревущем городе, как Сан-Паулу. Возможно, он скучал по Женеве.

На следующий день, пока он отсутствовал, я стащила у уборщицы универсальный ключ и проникла к нему в номер. На столе лежала моя фотография. Несколько страниц с заметками, результаты экспертиз ДНК и отпечатков пальцев, снимки моего лица: вот эти – в Милане, эти – в Вене, а эти – в Сан-Паулу, взятые с мест преступлений, а вокруг – почеркушки с размышлениями.

Не боится быть замеченной?

Работает одна, без сообщников?

Почему никто не помнит ее лица?

Последнюю фразу он написал толстым черным маркером неразборчивым почерком рядом с восхитительной по четкости фотографией моего лица из Дучерта в тот день, когда я похитила данные по сетевым протоколам 4G телефонии для одного клиента их файлообменной сети. Я улыбалась в объектив, по бейджику меня звали Рейчел Донован, а портье рассказывала мне о своих детишках, о том, как бы ей хотелось, чтобы они жили подальше от городской суеты и узнавали все о реальном мире, пока заводила мои данные в систему.

В ванной я обнаружила закрученный снизу тюбик с зубной пастой, который он уже дожимал. Его одеколон был в старой бутылочке из Германии, два с половиной евро в любой аптеке. Я понюхала его, провела пальцем по краю пластикового стаканчика, из которого он полоскал рот, прилегла на его кровать, ощутила вмятину на том месте, где лежала его голова, провела пальцем по смятым простыням, гадая, на каком боку он обычно спит, или же вертится всю ночь до утра.

В номере у него было две книги, четко совмещенные с правым краем прикроватного столика. Первая, в потертой обложке, называлась «Лимон и волна», автор был обозначен лишь инициалами Р. Х. Поверх нее лежала книга побольше и поновее о макроэкономическом анализе капитализма в противовес теории о решающей роли окружающей среды. На телефонном аппарате был написан номер. Я переписала его себе и тихонько исчезла.

Днем я отправилась по магазинам.

Я купила новую строгую блузку и новые элегантные туфли.

Я купила книгу по макроэкономике и политике защиты окружающей среды.

Я ела замороженный йогурт в заведении, битком набитом королевами красоты, и чувствовала, как холодный воздух из кондиционера овевает затылок.

Я закрыла книгу и какое-то время считала машины, но движение было слабое, так что я принялась считать болты на ступицах колес и предметы пирсинга в ушах проходивших мимо меня женщин.

Что же мы восхваляем теперь? Природу? Простоту? Даже эти слова наполнились культурным содержанием и значимостью, находящимися на грани избыточности.

Мне стало интересно, где же Лука Эвард, и я улыбнулась, зная, что он думает обо мне.

В тот вечер, ровно в семь часов, нарядившись в белую блузку и жакет цвета морской волны, я постучала в дверь номера инспектора Луки Эварда и сказала по-английски:

– Здравствуйте, меня зовут Бонни, я из гражданской полиции города Сан-Паулу. По-моему, вы меня ждете?

Он выглядел растерянным и небритым в мятой рубашке с потеками пота; короче говоря, человеком, застигнутым врасплох, который прожил всю жизнь, будучи начеку.

– Извините, – ответил он. – Я не думал, что…

– Я звонила заранее! – объяснила я. – Вы получили мое сообщение?

– Ах, да, сообщение… – Он припоминает сообщение по гостиничному телефону, но не может вспомнить ни голоса, ни слов, ни меня. Но он же джентльмен, наш Лука, всегда и везде джентльмен. – Э-э… позвольте мне переменить рубашку.

Он отступил в сторону и впустил меня в номер, и я стала ждать, тактично глядя в окно, пока он переодевался в ванной. При закрытой двери я принялась говорить, чтобы он не забыл о моем присутствии.

– Как вам нравится в Сан-Паулу? По-моему, прекрасный город, такой динамичный. Сама я выросла в Англии, видите ли, но мама у меня из Рио, и мне всегда казалось, что хочется вернуться сюда, увидеть, где мои корни, и как только я здесь оказалась, то уже не смогла уехать, представляете? Этот город такой живой!

Вид у него из окна: дома средней этажности, заслоняющие своих близнецов, сгрудившиеся в кучу небоскребы. На горизонте – фавелы, дома из шлакоблоков с железными крышами, с деревцами, высовывающимися из-за обветшалых стен, пальмы марипа и платонии, чьи семена втирают в кожу при экземе. Сан-Паулу – земля мороси. Каждый семьдесят четвертый житель владеет оружием, из семидесяти четырех единиц оружия семьдесят – нелегальные. Чтобы не стоять в пробках, богатые летают на работу на вертолетах: приблизительно семьдесят тысяч вылетов в год.