вздохнула. — Но я… Я правда не могу выйти за вас замуж, Юстас.

— Почему?

Ей не хотелось ранить его чувства.

— Можно не объяснять?

— Нет. — Юстас неожиданно горделиво приосанился. — Простите, но если вы намерены отказать мне, думаю, самое меньшее, чего я заслуживаю, так это узнать причину.

— Нет-нет, это вы меня простите. Я не хотела вводить вас в заблуждение. Просто… — Люси нахмурилась, опустив взгляд на свои руки, пытаясь подобрать нужные слова. — За столько лет мы, в некотором роде, привыкли друг к другу, и я не задумывалась об этом. А надо бы.

Лошадь тряхнула головой, резко забренчав упряжью.

— Я для вас привычка?

Люси вздрогнула:

— Я не…

Юстас положил свои большие руки на колени и сцепил их в замок.

— Все это время я считал, что мы поженимся. — Он пожал пальцами рук. — Вы тоже так считали — не говорите, что я не прав.

— Простите…

— А теперь вы ожидаете, что я отступлю из-за вашего каприза?

— Это не каприз. — Люси сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться. Слезы — слишком трусливый способ добиться от Юстаса сочувствия. Он заслуживал большего. — Последние дни я много думала. И мучительно переживала из-за того, кем мы друг для друга стали. Просто этого недостаточно.

— Почему? — Вопрос Юстаса прозвучал почти неслышно. — Почему вы усомнились в том, что у нас есть, в наших отношениях? Мне казалось, мы славно ладим.

— Но это и все. — Люси посмотрела ему прямо в глаза. — Славно ладим — этого для меня недостаточно. Я хочу — мне нужно — больше.

С минуту Юстас молчал. Ветер сгонял редкие листья к церковной двери.

— Это все из-за того малого, Иддесли?

Люси отвела взгляд, сделала глубокий вдох и выдохнула.

— Полагаю, да.

— Вы же знаете, он не вернется.

— Да.

— Тогда почему… — неожиданно Юстас стукнул себя по бедру, — почему вы не можете выйти за меня замуж?

— Это будет нечестно по отношению к вам. Вы должны это понимать.

— Думаю, вам стоило бы позволить мне самому судить об этом.

— Может, и так, — согласилась Люси. — Но тогда и вы должны позволить мне судить о том, что честно для меня. А пойти на уступку и прожить свою жизнь в славном браке я уже не считаю разумным.

— Почему? — раздался сиплый голос Юстаса, словно он был на грани слез.

У Люси запекло в глазах. Как она могла так унизить хорошего человека?

— Вы полагаете, что любите этого парня?

— Я не знаю. — Люси закрыла глаза, но слезы все равно потекли. — Знаю только, что он открыл для меня дверь в другой мир, совершенно новый, о существовании которого я и не подозревала. Я вошла в нее — и вернуться уже не могу.

— Но…

— Я знаю. — Она резко махнула рукой. — Знаю, что он не вернется, что я больше никогда его не увижу и не поговорю с ним. Но это неважно, понимаете?

Юстас замотал головой и, казалось, начав, уже не мог остановиться. Упрямо качал и качал ею из стороны в сторону, точно медведь.

— Это как… — Люси подняла руки в умоляющем жесте, пытаясь придумать аналогию, — как если бы я была слепой от рождения, а потом неожиданно прозрела. И смогла не просто видеть, но и наблюдать, как восходит солнце, плывя по лазурному небу во всем своем великолепии. Темно-лавандовые и синие тона прорезаются розовыми и красными всполохами, постепенно расползающимися по линии горизонта, пока вся Земля не будет залита светом. Пока тебе не захочется прикрыть глаза и упасть на колени в благоговейном страхе перед этим светом.

Юстас замер и уставился на нее в немом изумлении.

— Разве вы не понимаете? — прошептала Люси. — Даже если прозревший в следующую минуту вновь потеряет зрение, он никогда уже не забудет, чего именно лишился. Чем мог бы обладать.

— Стало быть, вы за меня не выйдете, — тихо произнес Юстас.

— Нет. — Люси бессильно уронила руки, почувствовав полное изнеможение. — Я не выйду за вас.

* * *

— Черт побери! — зарычал Эдвард де Рааф, пятый граф Свортингемский, когда еще один подавальщик пронесся мимо, каким-то образом умудрившись не заметить, как он машет ему огромной ручищей.

Саймон подавил вздох. Он сидел в любимой лондонской кофейне, положив ноги, обутые в новые туфли с красными каблуками, на стул, и неотвязно думал о деревеньке, из которой уехал неделю назад.

— Здесь все хуже и хуже обслуживают, не находишь? — посетовал Саймону граф, когда им в очередной раз пренебрегли. Подавальщик, должно быть, слепой. Или не замечает его намеренно. Де Рааф был высоким, крупным мужчиной с роскошными, заплетенными в небрежную косичку волосами, черными, как полуночное небо. На его землистого цвета лице, испещренном оспинками, в эту минуту застыла такая мина, что и сливки бы скисли. Кто-кто, а он точно выделялся из толпы.

— Нет. — Саймон, прибывший раньше де Раафа и потому уже получивший свой кофе, задумчиво отхлебнул из чашки. — Здесь всегда было паршивое обслуживание.

— Тогда почему мы приходим сюда?

— Ну, я прихожу из-за великолепного кофе. — Саймон оглядел обшарпанную, с низким потолком кофейню. Здесь собиралось Земледельческое общество — клуб с разношерстной публикой, какую мало что объединяло вне его стен. Ведь чтобы в него приняли, только и надо — интересоваться земледелием. — И, конечно же, из-за изысканной атмосферы.

Де Рааф бросил на Саймона до смешного возмущенный взгляд.

В углу завязалась драка между франтом в ужасном, напудренном розовой пудрой треххвостом парике и деревенским эсквайром в грязных ботфортах. И в тот момент, когда мимо столика друзей вновь пронесся разносчик — де Рааф даже руки не успел поднять, — в кофейню проскользнул Гарри Пай. Он двигался, словно кот на охоте, грациозно и беззвучно. А учитывая его невзрачную внешность — Гарри Пай был среднего роста, с заурядными чертами лица и предпочитал унылый коричневый цвет в одежде, — удивительно, если его вообще кто-то заметил. Саймон сузил глаза. При таком владении своим телом Пай мог бы стать опасным фехтовальщиком. Однако ему вряд ли приходилось держать в руках шпагу: только дворяне имели право ее носить, а Пай к ним не принадлежал. Что совсем не мешало ему ходить с небольшим острым клинком в левом сапоге.

— Милорды. — Пай уселся на единственный свободный стул у их столика.

Де Рааф многострадально вздохнул.

— Сколько раз я говорил тебе называть меня Эдвардом или де Раафом?

Пай еле заметно улыбнулся, услышав знакомую тираду, но слова его были обращены к Саймону:

— Рад видеть вас в добром здравии, милорд. До нас дошли вести, что вас едва не убили.

Иддесли легкомысленно пожал плечами.

— Пустяки, уверяю тебя.

— А я слышал другое, —