Глум забыл про меч, висевший у пояса, и зашарил руками по столу. Ему в ладонь легло что-то тяжелое и ухватистое, и капрал прыгнул вперед, не успев даже подумать о том, что делает.

Тяжелый медный пестик алхимика, невесть как оказавшийся на столе гробовщика, обрушился на голову вампира, увлеченного Шмунсом, и разнес ее вдребезги, как гнилую тыкву. Обезглавленный вампир взмахнул руками, и стражник влетел спиной в стеллаж со склянками. Тело кровососа рухнуло как подкошенное и задергалось на полу. Глум, стоявший над ним с пестиком в руке, с ужасом смотрел, как длинные когти оставляют глубокие царапины на досках. Он вскинул свое медное оружие, чтобы нанести еще один удар, но его не понадобилось – упырь вздрогнул последний раз и затих. И только тогда капрал взглянул на напарника.

Шмунс стоял на карачках посреди осколков и таращился на упокоенного вампира. Заметив, что Глум обратил на него внимание, он зашевелил губами, попытался что-то сказать, но только икнул.

– Цел? – спросил капрал.

Шмунс кивнул и нервно облизал губы.

– Упырь, – сказал он. – Самый настоящий упырь. Глум!

– Что? – отозвался тот, разглядывая пестик, заляпанный ошметками головы вампира, и медленно зеленея.

– Ты же упыря убил!

– Ну.

– За него наверно денег дадут!

Глум страдальчески глянул на маленького стражника. Его взгляд говорил, что плевать он хотел на деньги, потому что теперь лишился аппетита на год вперед.

Из темной дыры, что вела в подпол, раздался странный шорох. А потом – тихое поскребывание, словно мышь пыталась выбраться из ящика. Напарники разом повернулись к темному провалу. Глум вздрогнул и отступил. А глаза Шмунса вспыхнули жадным огнем.

– Еще один, – восторженно прошептал он.

Капрал, чувствуя, как его пробирает дрожь, с ужасом глянул на напарника. Тот повернул к нему длинный нос.

– А правда, что за одного упыря городской глава дает пять золотых? – спросил Шмунс.

– Ага, – выдавил потрясенный Глум.

Шмунс выхватил из его руки медный пестик и на полусогнутых ногах метнулся к черному провалу. Со стороны он казался огромной крысой, вооруженной боевой палицей. Глум успел только сдавленно охнуть, когда напарник нырнул в подвал, и зажать рот ладонью.

Из подпола раздал визг, следом вой, а потом глухие удары, словно барабанщик помешался и бил в бочонок с пивом. Глум вспомнил наконец про меч на поясе, положил руку на рукоять, обвитую проволокой, и шагнул вперед, стараясь не обращать внимания на слабость в коленях.

Из темного провала выглянула сияющая физиономия Шмунса.

– Еще один, – довольно воскликнул он. – Уже десять! Глум, слышишь, десять золотых!

В ответ капрал сдавленно булькнул. Он хотел только одного – убраться подальше от этого дома, но заметил безумный огонек в глазах напарника и понял, что сегодня ему не видать ужина как своих ушей.

К ночи неугомонный Шмунс обшарил всю округу в поисках новых упырей. Они так ничего и не нашли, хотя очень старались. Когда выглянула луна, к ним прибыла подмога – троих стражников отправили на поиски пропавших сослуживцев. Распаленные рассказом Шмунса и видом мертвых упырей, они присоединились к поискам. Чуть позже подошел ночной патруль. К утру уже вся городская стража прочесывала город. Каждый стражник считал, что если даже Шмунс одолел кровососа, то для остальных это и вовсе плевое дело.

Поиски ничего не дали – упырей в Вегате не осталось. Когда это стало окончательно ясно, стража вернулась к ратуше, чествуя героев ночи – счастливого Глума, в котором ночная беготня пробудила аппетит, и раздраженного бесплотными поисками Шмунса, что рассчитывал сколотить на упырях небольшое состояние. Ему оставалось надеяться на вознаграждение только за одного вампира, и это его не слишком радовало. К тому же он подозревал, что городской глава не расстанется с деньгами просто так. Он исходил злобой при одной только мысли о том, что все ночные бдения оказались напрасными. К тому же он жутко завидовал Глуму, которому тоже полагалась награда. И еще его немного тревожило то, что некоторые сослуживцы странно на него поглядывали – словно прикидывали, сколько дадут монет за упокоение одного волосатого и уродливого карлика, которого сотня человек могла со спокойной душой назвать чудовищем. В ратушу Шмунс возвращался с превеликой неохотой.

Его подозрения полностью оправдались – конечно, стражники не увидели никакого золота. Вопрос с наградой решился просто: Глума повысили до сержанта, а Шмунсу дали капрала. Кроме того, к ежемесячному жалованию им прибавили по паре монет, которые напарники, ставшие после ночного происшествия лучшими друзьями, после получки немедленно пропили в кабаке.

Никто так и не узнал, что два стражника спасли жителей целого города от участи более страшной, чем смерть. И что они спасли от этой участи десяток других городов, а если смотреть шире – то и весь Ривастан. А возможно, и весь мир. Глум, правда, подозревал нечто подобное, но так и не сказал ни словечка. Даже Шмунсу.

Никто и никогда не замечает таких вещей, если их совершают не горластые герои в сверкающих доспехах, что после каждой сраженной нечисти закатывают пир и женятся на принцессах, а самые обычные служаки, которых двенадцать на дюжину. Но именно на них и держится весь мир. И это к лучшему, думал Глум. Пусть уж лучше никто не узнает о подвиге, ибо прожорливый толстяк и вороватый карлик-проныра, заросший шерстью с головы до пят, вряд ли могли послужить хорошим примером для молодежи. Лучше брать пример с героев в сверкающих доспехах. Поэтому новоявленный сержант решил держать свои мысли о спасении отечества при себе и просто выпил еще одну кружечку – за спасителей мира.

Светлый лик полночной луны заглянул в окошко замка. Пробежался ясным взглядом по темной комнате, осалил кресло, пухлый диван, расшитый золотой нитью ковер, а потом лег на кружевную подушку белым пятном. Король Геордор Третий беспокойно пошевелился во сне, словно почувствовав вторжение незваного гостя.

Сегодня у монарха нашлось время для сна – все дела он успел окончить днем и решил, что вполне заслужил одну спокойную ночь в уюте опочивальни. Он рано ушел из тайной комнаты на вершине башни и теперь безмятежно спал в огромной королевской кровати, напоминавшей бастион.

Белоснежные перины раскинулись волнами по широкому ложу, прияв в нежные объятья старческое тело. Невесомые пышные одеяла, расшитые гербами рода Сеговаров, надежно укрывали короля от ночной прохлады. Его голова утонула в подушках. Наружу торчал только заострившийся нос да пушистая кисть ночного колпака, согревавшего седую голову короля.

Резные столбы по углам кровати, украшенные золотыми нитями, поддерживали огромный балдахин. Он был поднят и собрался у потолка тяжелыми складками, напоминая грозовую тучу – король не любил прятаться за шторами.