В пабе я заказывал нам какие-нибудь прохладительные напитки. До сих пор, Мегс, я словно наяву вижу, как Элли, такая же обаятельная и жизнерадостная, как ты, гоняет соломинкой в бокале оплывшие ледяные кубики, увлеченно рассказывая нам какую-нибудь занимательную школьную историю. Не очень-то она походила на необщительную, замкнутую, стеснительную девочку, о которой шла речь в отзывах классной! Можно было подумать, что мы вырастили двух разных Элинор – одну для дома, а другую для мира за его стенами.

Порой я замечал, что ты внимательно за ней наблюдаешь, и в моей памяти мгновенно оживал тот день, когда ты сказала мне о своей беременности. Тогда я не хотел, чтобы это как-то изменило нас, наши отношения. Я твердил себе, что этого не будет. И знаешь что, Мегс?.. Ты даже не представляешь, как я рад, что ошибся! Пока мы сидели в кафе, ты гладила ногой под столом мою лодыжку, точно следуя перипетиям рассказа Элинор, и я чувствовал, что появление дочери сблизило нас, сделало более внимательными друг к другу, научило чуткости и состраданию. Она объединяла нас, как не могла объединить ни одна вещь в мире, а ничего другого я не хотел.

Иногда по вечерам, когда ты ложилась спать, а я еще проверял студенческие работы или дремал в кресле рядом с установленным в патио обогревателем, Элинор надевала тапочки и выходила ко мне. Ты их помнишь – эти маленькие мохнатые мокасинчики, которые ты купила на какое-то давнее Рождество и которые пылились в шкафу, как давно вышедшие из моды, пока Элинор не обнаружила их и не превратила в удобную домашнюю обувь?

Один из таких вечеров запомнился мне лучше остальных.

– Привет, Элинор. О, спасибо… Спасибо огромное, это очень кстати, – сказал я, когда она поставила на облезлый садовый столик рядом со мной чашку горячего чая. Вытянув руку, я придвинул ей второе кресло с продавленным сиденьем, на которое набросил свою домашнюю тужурку, чтобы прикрыть торчащие сквозь обивку пружины. – Сегодня прекрасный вечер, Элли. Посиди со мной немного, ладно?

Час был уже достаточно поздний, и на небо вы́сыпали первые звезды. По давней привычке я чуть было не начал показывать их Элинор, но что-то меня удержало. Вместо этого я отпил чая – Элли умела заваривать прекрасный чай – и стал ждать, пока она заговорит.

– Ты никогда не задумывался, почему мы такие, а не другие?..

Я посмотрел на нее. Элинор уже исполнилось четырнадцать, и в ней было пять футов и десять дюймов роста – сплошные локти, колени, углы. В байковой теплой пижаме, которая не поспела за ее очередным рывком вверх, Элли казалась совсем юной и очень трогательной: так бывает, когда человек убежден, что он уже взрослый, хотя на самом деле он еще ребенок. На мгновение мне захотелось посадить ее к себе на колени, обнять покрепче и убаюкать, как в младенчестве.

Вместо этого я откашлялся.

– Хороший вопрос. Может быть, даже лучший из возможных. Но ответить на него не просто…

– А все-таки, па?.. В чем, по-твоему, дело – в наследственности, в воспитании? Или главную роль играет случай?

Элинор хочется получить ответ как можно скорее. Она всегда была такой – даже в раннем детстве, но сейчас это особенно заметно по тому, как она нетерпеливо подалась вперед в своем кресле, как повернулась ко мне всем корпусом. Под глазами у нее темнеют два полумесяца тончайшей кожи, которую словно гусиная кожа покрывают крошечные красноватые по́ры – то ли свидетельство гормональной перестройки, то ли результат упорных размышлений над сложнейшими вопросами мироздания.

– И в том, и в другом, и в третьем, – отвечаю я после непродолжительного размышления. Меньше всего мне хочется спешить – во всех отношениях. Безусловно, каждый человек наследует вполне определенный набор генов, но некоторые из них могут никак не проявиться в течение всей жизни. И да, человека можно научить вести себя так или иначе. Роль случая я бы тоже не стал недооценивать, хотя на лекциях, которые я читаю в университете, я обычно стараюсь обойти этот момент. Это считается, гм-м… не совсем научным, но мне нравится считать, что случай в человеческой жизни – это только проявление некоей предопределенности. Судьбы, если хочешь…

– Ага… – Элли кивнула и, снова откинувшись на спинку кресла, отрегулировала рычаг наклона таким образом, что ее лицо оказалось обращено к звездному небу. Что-то из того, что я только что сказал, определенно заставило ее задуматься.

Мы еще долго сидели молча; мне даже показалось, что прошел целый час, хотя, возможно, пауза длилась всего минут десять или около того.

– То есть, не исключено, что жизнь человека может неожиданно измениться? – проговорила она вдруг.

– Да, пожалуй…

Мне очень хочется спросить, почему, собственно, она об этом задумалась, но, прежде чем я успел открыть рот, Элинор встала со своего кресла и шагнула ко мне, чтобы я мог поцеловать ее в лоб на сон грядущий. Это был наш ритуал. Я поступал так каждый вечер, с тех пор как она появилась на свет.

Они всегда остаются для нас детьми, не так ли, Мегс? Как бы они ни выросли, какими бы умными ни стали, чего бы ни достигли, для нас они остаются просто детьми.

Я так никогда и не узнал, что́ стояло за всеми этими вопросами. Был ли это обычный подростковый страх или нечто большее? Теперь, после всего, что случилось, я снова и снова возвращаюсь к тому давнему разговору, вспоминаю каждое слово, каждый жест и даже каждую паузу в поисках указания или намека на то, что произойдет через несколько лет. Я потратил, наверное, сотни часов, разбирая тот вечер во всех подробностях, но так и не пришел ни к чему определенному. И даже если бы пришел, это ничего бы мне не дало, ничего не изменило. В последние месяцы мне стало ясно, пожалуй, лишь одно: какая-то часть души Элинор всегда обитала в далеких, сумрачных лугах, куда нам не было хода. Жаль, что мы этого не понимали и не научили нашу дочь жить и выживать в тех диких джунглях и долинах, куда она рано или поздно должна была от нас уйти.

Первые признаки неблагополучия мы начали замечать только после того, как Элинор исполнилось пятнадцать. Год оказался весьма насыщенным: тут тебе и экзамены, и шестой класс [11], и необходимость выбирать специализацию и вообще «думать о будущем», как постоянно талдычили школьные учителя, доводя до белого каления и учеников, и родителей. На все это наложилась размолвка Элинор с Кэти и еще одной девочкой, о чем я, впрочем, узнал не от нее самой, а от тебя и, скорее всего, – через много времени после того, как неприятный инцидент был полностью исчерпан и надежно похоронен в памяти непосредственных участниц. К началу летнего триместра [12] я уже боялся лишний раз рот раскрыть, если Элинор была поблизости. В эту пору достаточно было самой малости, чтобы удостоиться ее гневного взгляда. Порой Элинор и вовсе переставала с нами разговаривать, и это показное недоверие было хуже всего.