Во рту у меня мгновенно пересохло, язык не ворочался.

– Черт! Черт!! Что нам делать, Фрэнк?

Еще никогда я не видел тебя такой испуганной. Мне захотелось взять тебя на руки, прижать к себе, успокоить, может быть, даже укачать, как качают младенца, сказать, чтобы ты не волновалась и что все будет хорошо. Вот только ни я, ни ты не были в этом уверены, не так ли?..

– Она не могла уйти далеко, – проговорил я с трудом. – Давай для начала немного успокоимся и подумаем, как нам лучше поступить… Вот что, давай разделимся. Ты ступай к киоскам, расспроси продавцов, вдруг кто-нибудь ее видел, а я проверю берег.

И тут меня словно ударило. Берег. Вода. Элинор могла упасть в воду. Что, если она утонула?

– Часы у тебя с собой?

Ты кивнула.

– Значит, давай встретимся здесь через четверть часа. Если за это время ни ты, ни я ее не найдем, тогда… тогда будем звонить в полицию.

Мои последние слова прозвучали столь мрачно, что я снова почувствовал под ложечкой холодный, тяжелый камень. За всю свою жизнь я ни разу не обращался в полицию. Почти пятьдесят лет я жил мирной жизнью законопослушного гражданина, и вот теперь… Воображение тут же нарисовало мне фотографию Элинор на экране телевизора в одной из программ криминальных новостей, которые показывают совсем поздно, и сердце у меня дрогнуло, а в затылок словно вонзился раскаленный гвоздь.

Я обыскивал побережье со рвением, которое сразу бросается в глаза во всех репортажах, в которых речь идет об исчезновении ребенка. Торопливо продвигаясь все вперед и вперед, я, однако, не забывал обследовать пляж в поисках хоть каких-нибудь следов. Вот только в телерепортажах обычно показывают длинную цепь добровольцев с фонарями и собаками, а не обезумевшего от страха отца, который мечется от ложбинки к ложбинке, от валуна к валуну, сопровождаемый лишь горсткой туристов, которые никак не могут за ним угнаться. То и дело мне казалось, будто я вижу впереди рыжие кудряшки Элинор, но это было только мое воображение. Так часто бывает, когда желаешь чего-то столь страстно, что оно начинает тебе мерещиться, манить из-за каждого угла.

Своим дальним концом пляж упирался в группу скал и огромных – каждый больше меня – валунов. Дальше них Элинор зайти не могла, но только при условии, что она была одна. Если же нет… Но об этом варианте даже думать мне было невыносимо. На мгновение я остановился, и тут слева от меня в берег ударила гигантская волна – ударила, загремела, на несколько блаженных секунд почти заглушив пронзительный вопль моей собственной паники.

– Фрэнк! Фрэнк!!!

Я обернулся и увидел тебя и Элинор.

– Папочка! – Элли выпустила твою руку и бросилась ко мне. Никогда еще я не чувствовал такого облегчения. Словно петля, все туже затягивавшаяся у меня на шее, вдруг порвалась, и в легкие хлынул поток живительного воздуха.

Даже в темноте я понял, что она плакала, потому что, когда я упал на колени, и мы обнялись, ее тело было слишком горячим, а на щеках, которые я целовал как безумный, чувствовался привкус соли. Какое-то время спустя Элинор начала ежиться и вырываться – ветер не успокаивался и было довольно холодно, к тому же мы подошли слишком близко к линии прибоя, и нас то и дело обдавало солеными брызгами, но я не мог, просто не мог ее отпустить. Только не после того, как столкнулся с худшим в своей жизни кошмаром.

Стоя над нами, ты лепетала что-то о том, как Элинор отправилась нас искать и заблудилась, и как ты нашла ее за киоском с музыкальными кассетами, где за ней присматривала продавщица.

– Хорошо, хорошо. Все хорошо… – шептал я.

Даже не знаю, кого из нас я утешал.

За последние несколько месяцев я не раз мысленно возвращался к этим минутам на берегу. Ветер швырял мне в глаза песок, промозглая сырость забиралась под одежду, брюки промокли, кожу на щеках щипало от слез – моих и Элинор. Потерять ребенка – страшный сон любого отца. Я погрузился в него наяву, и он едва не захлестнул меня с головой. И тебя тоже, Мегс, я знаю. Одна только Элинор, хоть и была напугана, но, скорее, нашей чересчур бурной реакцией. Родители обязаны не терять головы, оставаться спокойными, сильными, надежными, даже если мир готов вот-вот рухнуть, не так ли? Но мы с тобой не могли даже притвориться спокойными, и Элинор впервые увидела нас такими, какими мы были на самом деле – обычными, слабыми людьми, которые так же подвержены страху, как и она сама.

Нашей первой реакцией было поскорее все забыть, вернуться к нормальному существованию, сделать вид, будто ничего особенного не произошло. Будто вообще ничего не произошло. На следующее утро мы сели на наш рейс. Спустя несколько часов были уже дома, ели спагетти с соусом болоньез, который ты приготовила на ужин. Еще через день Элинор пошла в школу, а мы остались дома, мысленно приготовившись к неприятностям. К плохим новостям. Мы даже хотели известить о случившемся школьную администрацию, чтобы они на всякий случай тоже были готовы, но потом я тебя отговорил. Ни к чему было подавать учителям еще один повод усомниться в нашей родительской компетентности. Но дни шли за днями и – ничего.

На первый взгляд, можно было подумать, что мы легко отделались. И все же глубинные тектонические пласты нашей семейной жизни чуть заметно сдвинулись, и я понял, что на самом деле она устроена гораздо сложнее, чем мне до сих пор казалось. Теперь, когда мы вместе ходили в супермаркет, Элинор почти не обнаруживала желания оставить нас и отправиться исследовать полки самостоятельно. Кроме того, со второго полугодия она стала посещать после школьных занятий художественный кружок, и, если я заходил за ней хотя бы на пять минут позже обычного, Элинор принималась с таким остервенением грызть ноготь на большом пальце, что из-под кожи проступали крошечные капельки крови. Если же мы отправлялись гулять, она не отходила от меня ни на шаг и сжимала мою руку чуть сильнее, чем раньше. Иногда, правда, я был почти уверен, что все это мне просто кажется, да и ты в первый же день по пути в школу поговорила с ней о том, что произошло в Португалии, а Элинор ответила, что все в порядке. Что ж, быть может, она и вправду так считала.

Но, как говорится, никто не умер, значит и волноваться нечего. Это была любимая поговорка моей матери, и я несколько раз пытался применить ее к нам, к нашей ситуации, но с Элинор эта простая формула не работала. Она всегда так боялась нас огорчить, правда, Мегс?.. Совсем еще кроха, она так старательно прятала свою боль и страх, чтобы никогда, ни при каких обстоятельствах нас не коснулась даже их тень. Мы и раньше сталкивались с чем-то подобным: разбитая коленка, о которой Элинор «позабыла» упомянуть, ссора с одноклассницей, о которой мы случайно узнали от кого-то из родителей и так далее. Но после Португалии?.. После того как она убедилась, что была для нас всем? После того как поняла: все, что причиняет ей страдание, нас буквально убивает? Для любого ребенка, а в особенности для такого сверхвосприимчивого как Элинор, это очень нелегкое бремя. Оно и не каждому взрослому по плечу.