— Ничего себе домой! — возмутилась девушка. — Тебя в милицию, а я домой? С тобой поеду! — Она решительно шагнула к милиционерам.

— Я тоже напишу эти… показания.

— Милости прошу, — ухмыльнулся сержант. — По ходу вопросов возникает много. Кстати, вы с этим гражданином не знакомы?

— Впервые видим, — за себя и за девушку ответил парень.

— А то, может, кто-то из вас ему в рожу и саданул…

— Так это меня один из бандитов стукнул. Когда я оборонялся… — возмутился Плетнев.

— Так сколько было бандитов? — оживился сержант.

— Длинная история. Лучше я все это в отделении напишу.

Сержант вошел во вкус и перебил Плетнева, высказывая свои предположения.

— А может, это убитая оборонялась? То есть, когда она еще жива была. Кто сейчас докажет? Местечко у нас здесь известное, злачное, прямо скажем. Может, у вас с ней началась драка еще раньше?.. Она сопротивлялась. А потом ты решил ей отомстить?.. Кстати, почему на тебе одежда мокрая?

— Купался… — мрачно ответил Плетнев. — Значит, так: хватит нас всех прессовать. Прошу отвезти меня для дачи показаний в отделение милиции.

Плетнев едва сдержал себя, чтобы не броситься с кулаками на ментов. Что-то в лице Плетнева не понравилось сержанту, и он сухо приказал:

— В машину! Будем разбираться в отделении…

Плетнев знал, что значит оказаться в отделении милиции на ночь глядя с руками, на которых остались следы чужой крови, и с разбитой рожей. Это значит, что ему предстоит провести бессонную ночь в «обезьяннике», а утром предстать с опухшей рожей, осунувшейся от недосыпа и поэтому очень подозрительной перед свеженьким, выспавшимся дознавателем. Но делать было нечего. Мобильный сдох, Турецкому сообщить о происшествии нет никакой возможности. А дадут ли ему воспользоваться правом на звонок «домой», еще неизвестно. Эти менты уже заведомо расположены к нему крайне негативно. Хотя какого хрена? Что он им сделал? Сволочи, выругался про себя Плетнев и покорно полез в машину, зная, что иного выхода нет.

В отделении милиции парня и девушку посадили за стол прямо в коридоре писать свидетельские показания, а Плетнева, как он и предполагал, повели в «обезьянник».

Ночь он перекантовался, скрючившись на твердой скамейке в обществе малоприятной публики. Кроме него, никому почему-то спать не хотелось. Ни двум бомжам неопределенного возраста, которые весело травили анекдоты и заигрывали с пожилой проституткой, ни молодому воришке в драных в промежности штанах. Смущало это почему-то опять же только Плетнева. Скорее, действовало на нервы, потому что он терпеть не мог непорядка в военной одежде. А парнишка вырядился в камуфляжные штаны и сидел широко расставив ноги. Проститутка время от времени бросала в его адрес сальные шуточки, но он плевал на ее заигрывания и что-то насвистывал под нос. Позже привели двух молоденьких проституток, и стало совсем весело. Пожилая проститутка заметно увяла. Потому что внимание всех присутствующих мужчин переключилось на этих битых жизнью девиц. Даже воришка, скрывая прореху в штанах, старался сидеть положив ногу на ногу. Девицы сели по обе стороны от парня, потом вообще обняли его, повиснув у него на плечах, и перебрасывались такими фразочками, что у Плетнева уши вяли. Одна радость — его никто не трогал. Как увидели его окровавленные руки и разбитую рожу, старались держаться от него подальше.

Плетнев то засыпал, то просыпался, на душе было так муторно, что, если бы ему предложили хоть одеколон, выпил бы не задумываясь. Но у всех присутствующих тоже горели трубы, и они перешли на привычную тему: что они станут пить, как только их выпустят на волю. Плетнев дивился их фантазии и значительно обогатил познания в ядах, которые организм принимает и не отторгает. Живым примером тому была вся развеселая компания, которая уже совсем подружилась и приступила к позднему ужину из грязного мешка бомжей. Пришлось натянуть на лицо рубаху, чтобы не стошнило от запаха бомжовского угощения.

На рассвете, когда голова у Плетнева стала совсем чугунной, вдруг зазвонил мобильный одной из проституток. Она игривым голосом объявила своему абоненту, что сейчас ну никак не может, потому что у нее в данный момент сразу трое клиентов. И к каждому нужен особый подход. Все дружно стали ржать, бомжи прямо заходились от хохота. А когда проститутка добавила, что есть еще и четвертый, совсем крутой, руки по локоть в крови, но его никак нельзя расшевелить, пожилая проститутка схватилась за живот и просипела, задыхаясь от смеха:

— Ой, я сейчас описаюсь…

— А ну тихо! — рявкнул дежурный мент, подойдя к решетке «обезьянника». — Что это у вас за веселье? Щас всех на допрос поведу.

Все притихли. Поскольку на допрос водят поодиночке, а в компании было куда веселее. Плетнев вдруг словно очнулся и обратился к проститутке с мобильным.

— Красавица, дай на минуточку мобилу, а я тебе сто рублей пожалую!

Красавица с синими подглазьями и лихорадочным румянцем на щеках приветливо улыбнулась и слегка поломалась.

— Ну, зачем о башлях, милый, разве своих не выручают? — Но сотню все-таки взяла. Все равно ночной выход пропадал, а так хоть на булку с кофе заработала.

Плетнев позвонил Турецкому и был очень удивлен, что лучший друг обругал его самыми последними словами. Прилично звучала только одна фраза: «Ты на часы смотрел? Люди уже десятые сны смотрят!» Пришлось извиниться и в двух словах обрисовать ситуацию. Дескать, пускаясь во все тяжкие, он вовсе не ожидал, что в результате окажется в «обезьяннике» в довольно-таки изысканной компании. Девицы при этих словах кокетливо захихикали, пожилая проститутка заржала басом. Турецкий прислушался к голосам и пообещал, что не бросит друга в беде. Но пусть он уж как-нибудь до утра продержится. Тем более, что ничего угрожающего жизни Плетнева, судя по звукам из «обезьянника», он не слышал.

Кое-как Плетнев до утра продержался. И даже угостился ранним завтраком — попахивающей плесенью черствой булочкой, которую выложили из своей котомки бомжи, в очередной раз накрыв поляну. Что посвежее, они держали на десерт. Настало время десерта. Булочки, завернутые в бумажные салфетки, были извлечены из чистого пакета, что выглядело уже полным сюром в их давно немытых руках.

— Знакомый сторож из школьного буфета вынес, трехдневные, — улыбнулся щербатым ртом пожилой бомж. — Дети теперь зажравшиеся, одни «сникерсы» жрут. А буфетчицы домой только мясо таскают. Вот ему и перепадает. Да в этот раз много осталось, сам не осилил.

Видно, люди они были не жадные, даже крошки разделили между новыми друзьями.

Наконец наступило долгожданное утро в том смысле, что рабочий день начался, и Плетнева препроводили к молодому оперу на допрос. Он сидел за столом строгий, прямо держа спину. Очки в модной оправе делали его если старшим не по возрасту, то по званию точно. Во всяком случае, он держался так, как будто был уже по крайней мере подполковником.

Плетнев мрачно смотрел на тщательно выбритое гладкое лицо лейтенанта, его блестящие волосы, расчесанные на косой пробор и неодобрительно подумал: «Ну и франт. Как красная девица. Еще бы брови выщипал да маникюр сделал». Перевел взгляд на руки следователя — у того действительно ногти были аккуратно острижены и даже блестели. «Черт его знает, может, и делает маникюр» — мелькнула дурацкая мысль. Он представил, как выглядит сам, и настроение у него еще больше испортилось. Одежда мятая, несвежая, небось и тиной от него пахнет. Волосы он причесал, но зубы только ополоснул водой из-под крана, когда выводили в туалет. Руки отмыл, но под ногтями все равно осталась черная кайма. Не лучше бомжей, с которыми ночь провел в вонючем «обезьяннике»…