дворцом, завёл несколько автомобилей[551]. Государственный контролёр Филиппов, зная о делах Быховца, предлагал распутать все его нарушения, что наверняка затронуло бы и Витте. Однако это уже не было поддержано Сольским, «похоронившем» обвинения госконтроля[552].

По итогам проверок Кривошеин был уволен без права занимать какие-либо должности, причём об отставке ему было объявлено в тот момент, когда он в кругу гостей праздновал день своих именин. Как замечали современники, с таким позором не удалялся ещё ни один русский министр[553]. В случае несогласия с принятым в отношении него решения ему было предложено обращаться в суд, однако тот «восстанавливать свою честь таким путём не пожелал»[554]. Инициированное Кривошеиным совещание по пересмотру надзора в железнодорожной отрасли тихо умерло в начале 1895 года. Новый глава МПС кн. М.И. Хилков поднимать подобные вопросы уже не осмеливался, встав перед госконтролем «на задние лапки»[555]. Вскоре лишился поста и всемогущий министр внутренних дел Дурново. Вместо него был назначен И.Л. Горемыкин, обладавший, в отличие от своего предшественника, либеральной репутацией и считавшийся знатоком крестьянского вопроса (ему принадлежал образцовый комментарий к «Положению 19 февраля 1861 года», пользовавшийся популярностью[556]). Покаянное письмо Кривошеина к государю ничего не изменило. Николай II передал прошение Сольскому, который резюмировал: мольбы Кривошеина «нисколько не поколебали моего убеждения в его виновности», особенно же возмутительны ссылки министра на усопшего Александра III»[557]. Надо добавить, что решающее участие Сольского в этом громком деле прошло даже мимо исследователей, специально занимавшихся этим сюжетом[558]. Помешала фигура Витте, на котором, как, впрочем, и всегда, концентрировалось всё внимание. Министр финансов с тревогой наблюдал за схваткой, пока не увидел, в чью пользу склоняется чаша весов. Именно с весны 1895 года он дистанцируется от консерватизма и оказывается в орбите Сольского и Бунге. Эти изменения зафиксированы кн. В.П. Мещерским, выражавшим в письме к министру финансов на Пасху 1896 года острую разочарованность патриотического лагеря: «второй год Ваши искренние друзья с грустью сознают, что Вас узнать даже нельзя; святой огонь как будто тухнет…»[559].

Отставка Дурново и Кривошеина — свидетельство резко возросшего влияния финансово-экономической бюрократии в политического жизни страны. О её идейной платформе мы можем судить по дискуссии в рамках учреждённого в 1897 году Особого совещания по делам дворянского сословия, которое возглавил отставленный министр внутренних дел И. Н. Дурново — ныне в должности председателя Комитета министров. Его отношения с Витте к этому времени уже отличались откровенной враждебностью, что придавало идейному соперничеству личностную окраску. В состав Особого совещания наряду с представителями дворянства вошли ведущие члены правительства, причём они обязывались лично участвовать в заседаниях, что повышало статус дискуссий. На заседаниях был переосмыслен комплекс проблем, связанных не только с положением дворянского сословия, но и с путями развития страны. Дурново ещё в правление Александра III ратовал за помещичье землевладение, коему необходима всевозможная поддержка. Он постоянно выступал за понижение тарифов на перевозку сельскохозяйственных грузов, за льготы заложившим земли в банках и т. п.[560] Теперь мы вновь встречаемся с Кривошеиным, чьи письма-размышления Дурново как руководитель совещания аккуратно передавал императору в надежде на реабилитацию опального друга. Тот предлагал не ограничивать дворянский вопрос узкими рамками, а рассматривать его в качестве государственного. Судьба этого сословия, писал он, неразрывно связана с судьбой державы, которая просто не может существовать без дворянства, а потому попечение о нём должно составить первейшую заботу правительства. Государь хорошо осознаёт дворянские потребности, чего никак нельзя сказать о «наших высоких и малых либералах», доведших ситуацию до больших осложнений[561].

Дурново и Кривошеину вторили участники совещания, считавшие, что все беды начались с Великих реформ 1860-х годов, когда «слепо поддались ловко и настойчиво проповедуемым нашими лжелибералами модным идеям, рисовавшим перед нами в розовых красках разные неприменимые к нам идеалы Западной Европы. Сбились с истинного пути и в своей поспешности за этими идеалами наделали целую массу крупных ошибок»[562]. Мало того, в непонятном ослеплении вообразили, будто Россия — это какая-то Англия или Бельгия, и вместо того, чтобы обратить всё внимание на поддержку земледельческого класса, поспешили развивать фабрично-заводскую промышленность по европейским образцам[563]. Главная причина упадка поместного дворянства усматривалась в слишком «крутом переходе от натурального строя сельского хозяйства к денежному». Переход от крепостнического хозяйства потребовал денежных средств, которыми помещики не располагали, а тяготы протекционистской системы, воздвигнутой для оживления промышленности, легли на государство дополнительным бременем[564]. И.И. Воронцов-Дашков писал, что понимает назначение этих мер, но никогда «не согласится с покровительством, доведённым до чрезвычайности», незаметно превратившимся в тормоз развития земледелия[565]. Ведь дворянство «черпает свои жизненные силы из земли и без земли лишается всякого сословного значения, утрачивая свою материальную независимость»[566], а потому эмблемой дворянства по-прежнему остаются «меч и плуг»[567]. Восстановление помещичьего хозяйства требует продолжительных мер специального характера, а не отдельных шагов общего плана. Представители сельского хозяйства не должны чувствовать «себя словно пасынками…» на фоне обрабатывающей промышленности, в которую происходит искусственный прилив капиталов, что создаёт «нечто вроде экономической гипертрофии в известных частях организма»[568].

Весь этот напор критики принял министр финансов Витте, энергично отвечавший на нападки. Начал он с того, что если заботиться о будущем России, то к ней нельзя относиться как к исключительно земледельческой стране. В экономике произошли значительные индустриальные сдвиги, и их уничтожение или переустройство вновь по сельскому типу имело бы «характер самой несправедливой и самой опасной ломки сложившихся хозяйственных условий… всё это означало бы произвести такую катастрофу, подобную которой едва ли можно отыскать в истории»[569]. Витте писал о неприспособленности многих землевладельцев к сельским работам, о недостаточном умении вести дела и находить новые источники дохода, а главное — об утрате связи собственников с землёй. Иногда это усугубляется факторами личного характера, привычкой жить на широкую ногу. Если же обнаруживается унаследованная любовь к своему делу, предприимчивость — словом, те качества, которые отличают крепкого хозяина, «тогда действие общих неблагоприятных причин ощущается несравненно слабей»[570]. Такие крепкие хозяева преобладают «в так называемых привилегированных губерниях, т. е. малороссийских, белорусских, новороссийских, южных», тогда как в Центральном регионе и в Поволжье картина обратная[571].

Весьма оригинальными следует признать рассуждения Витте об историческом месте дворянства. Российская держава выросла и окрепла на основе самодержавия; в нём вся сила нашего государственного строя, залог его будущего благополучия. Любое уклонение от самодержавного