уклада, любое толкование его в свете чуждого нам европейского монархизма с сословной опорой — это вред и угроза для русской национальной идеи. Все сословия несли государственное тягло, возложенное на них верховной властью для общей пользы: духовенство просвещало светом Христова учения, горожане двигали материальную культуру, крестьяне добывали хлеб насущный, дворяне несли службу. К чему же взвешивать, какое из сословий лучше послужило своему царю?[572] Согласимся: этот гимн самодержавию трудно отнести к взглядам наследников Сперанского. Отвечая на финансовые претензии поместного дворянства, Витте был более последовательным.

Острые претензии сиятельных особ касались пересмотра устава созданного в 1885 году Дворянского земельного банка. Это учреждение помещики воспринимали весьма своеобразно: своим заманчивым кредитом оно напоминало им «блестяще разукрашенные пиры, которыми римские патриции подготовляли себя к самоубийству»[573]. О необходимости банковских льгот писал начальник Императорской канцелярии по принятию прошений на имя Е.И.В., будущий министр внутренних дел Д.С. Сипягин[574]. Заметим, что ранее понижение процента по платежам Дворянскому банку уже происходило: с 5 % до 4,5, а затем и до 4 %; это позволяло заёмщикам ежегодно сберегать до 1,8 млн рублей, причём с 1889 года ссуды выдавались не закладными листами, а наличными деньгами[575]. Теперь же представители дворянства требовали ежегодных дотаций банку из казны, единовременного 12-миллионного взноса для пополнения капитала, мораторий на уплату процентов на три года, а затем снижения ставки до 3,5 %[576]. Эти меры серьёзно затрагивали госбюджет, и Николай II повелел провести обсуждение в межведомственном органе — Комитете финансов, возглавляемом Д.М. Сольским. Император передал ему записку И.Н. Дурново и предоставил право приглашать на заседания лиц по его усмотрению. В результате к работе были привлечены те представители дворянства, которые занимали проминфиновскую позицию[577]. Они и направили в Комитет финансов письмо, подписанное предводителями московского, петербургского, орловского и херсонского дворянства; в письме говорилось о невыполнимости требований, заявленных без указания на источники их удовлетворения. Такие притязания недозволительны: дворянство не может действовать «в ущерб другим сословиям из средств, собранных трудом и податной исправностью всех русских граждан»[578]. Участники заседаний нашли нецелесообразной приостановку платежей заёмщиков Дворянскому банку: такая мера оправданна лишь в крайних случаях, распространение же её крайне нежелательно, даже пагубно[579]. Интересно, что журнал заседаний у Николая II подписывал Сольский, который затем проинформировал об этом Витте. Ободрённый министр финансов сразу распорядился: «Для немедленного исполнения. Нужно поспешить объявить»[580]. Из тех же соображений была нейтрализована и попытка признать обременённые долгами хозяйства «заповедными имениями», переложив уплату платежей на казну[581].

Неудача не охладила пыл желающих поживиться за казённый счёт. Крупный помещик А.П.Струков настаивал: «Мы обязаны заявить, что без кредита земледелие не обеспечено… никакой другой кредит не может удовлетворить потребностям дворянства, кроме государственного. В противном случае в минуты испытания земледелие может оказаться в ненадлежащих руках, и государство будет лишено возможности идти ему на помощь»[582]. Иными словами, все перспективы связывались с бюджетными дотациями. Отсюда — всеподданнейшие ходатайства саратовского и рязанского дворянства об исключении коммерческого начала из деятельности Дворянского банка, который мыслился «союзом дворян при поддержке правительства», нацеленного на укрепление родовых владений[583]. Пользоваться же коммерческим кредитом, который предоставляли действовавшие земельные банки, дворянство не желало, считая, что эти финансовые структуры закабаляют и разоряют землевладельцев[584]. Неодобрение вызывала и возрастающая активность государственного Крестьянского банка, нацеленного на перераспределение площадей в пользу множества мелких наделов. Предлагалось ограничить его деятельность «исключительно покупкой земель на окраинах, где правительство находит нужным усилить русский элемент населения»[585].

По сути, дворянство пыталось превратить казну чуть ли не в благотворительное учреждение, от которого каждый помещик вправе ожидать не только снижения платежей на полпроцента, но и активной помощи нуждающимся хозяевам усадеб[586]. В ходе Освободительной реформы 1861 года дворяне добровольно отказались от использования крепостного труда, причём безвозмездно и навсегда. Теперь же они сочли, что настало время хотя бы частично компенсировать эти потери, которые в пересчёте на капитал выразились в гигантской сумме — 720 млн рублей[587]. Не разделявшие это мнение зачислялись в противники дворянства, а значит, и всей России. Недобрым словом вспоминали Н.Х. Бунге, требовавшего экономического обоснования любых действий правительства и не склонного к благотворительным акциям за казённый счёт. В списке «врагов» значился управделами комитета министров А.Н.Куломзин, призывавший не отождествлять интересы земледелия исключительно с дворянством[588]; будущий госконтролёр П.Х. Шванебах, убеждённый, что «нельзя в угоду аграрному романтизму закупориваться в средневековой хозяйственной формации»[589]. Не был забыт и глава Госбанка Э.Д. Плеске, которого даже именовали «олицетворением смерти»[590]. Помещичьи круги характеризовали представителей финансово-экономической элиты «случайными способными людьми», руководимыми «честолюбием, стремлением к карьере, личной славой и выгодой»: беда наступит, когда такой служебный тип карьеристов станет господствующим[591].

Эти настроения порождали любопытные политические инициативы. Так, в 1897 году при дворе муссировалась идея создания некого верховного совета для рассмотрения дел, поступающих к государю, — дабы облегчить ему работу. В этот орган должны были войти великие князья, И.И.Воронцов-Дашков, К.П. Победоносцев и им подобные деятели. Предлагалось ввести должность дежурных статс-секретарей для предварительного процеживания документов[592]. В 1898 году на имя Николая II поступил ещё один проект за подписью барона П.Л. Корфа — об учреждении Дворянской думы, которая функционировала бы параллельно с Государственным советом — центром реформаторской мысли того времени. Проектируемая дума может состоять из выборных представителей, включая всех губернских предводителей дворянства и ещё двух членов от каждого региона; более эффективной работе будет способствовать вхождение в её состав министров, государственного секретаря и председателя комитета министров, причём последний, по мысли автора записки, должен Думу возглавить, чтобы обеспечить ей большую объективность[593]. Получалось, что И.Н. Дурново, которого фактически навязывали в руководители Дворянской думы, получал реальные рычаги влияния на правительство. К записке прилагалось «Основное положение о Дворянской думе и процедуре выборов»[594].

Реакция императора на внесённые предложения нам неизвестна, но проект Дворянской думы взял на вооружение Д.С. Сипягин, министр внутренних дел в 1899–1902 годах. Он продвигал его исключительно в совещательном ключе, с целью популяризировать фигуру монарха, чутко выслушивающего мнение не кого угодно, а преданных подданных. Никакая серьёзная законодательная работа в этих дворянских замыслах, конечно, не подразумевалась. Однако Государственный совет, ознакомившись с данным проектом, даже не поставил его на обсуждение[595]. Сменивший погибшего от рук эсера-террориста Сипягина В.К. Плеве, в течение восьми лет возглавлявший госканцелярию, полностью солидаризовался со