– Это да… – грустно согласился Кочанов.

По всему видать, приободрить не получилось. И ладно. Я попрощалась и, обернувшись разок уже из толпочки празднующих, проследила, как Кочанов медленно и грузно поднимается с кресла и уходит в дом.

Весенние сумерки еще только подступали, и мне было приятно возвращаться домой во вполне уставное, как говаривала мама, время.

Точнее, было приятно до той секунды, когда метров за двести до моего «железного друга» из ближайшей подворотни вышел…

Нет, это был не Михаил. Это был Эдик, главный кандидат на звание «сопли», по версии Маргариты, и владелец титула «дебилоид» наравне с Михаилом.

Я изготовилась. Черт его знает, чего от этих циркачей можно ожидать. Примерно-то представляю, ибо видела выступления, но в целом…

Пространство позади меня засаду исключало, да и Эдик притормозил метрах в шести от меня. И медленно поднял вверх пустые руки.

– Вы говорили с ним? – громко спросил он. – С тем рыжим дядькой? Вы его родственница, типа?

– Нет, – ответила я, следя за парнем и одновременно соображая.

Эдик оказался не самым вдумчивым собеседником. Иначе уточнил бы – «нет», в смысле, не родственница? Или «нет» – в смысле, не разговаривала?

– Так я же видел, как вы пришли. – Он все же озадачился. – Сидели с ним.

– Ты видел, как он говорил со мной? Слышал наш разговор? – Я отзывалась напористо и грубо. Перехватила инициативу.

Эдик наморщил лоб.

– Я из социального фонда внегосударственных пенсионных начислений. Фонд сотрудничает с приютами, больницами, пансионатами. Проверяем уровень оказываемой помощи нашим подопечным. – Я зачастила, как из пулемета, засыпая человека-змея словами не хуже бывалой чиновницы. Хорошо, что и костюм мой сегодняшний вполне формальный. – Какое у вас дело до одного из наших подопечных?

– Он говорит? – только и сказал на это Эдик.

– Состояние пациента удручающее, речевой аппарат не выполняет требуемых функций! – Я взяла тон «Как вы меня задолбали, какие же вы тупые». – Пациент признан недееспособным и опекаемым, не несет ответственности за свои действия!

Черт его знает, как они реально разговаривают, все эти служащие и соцработники. Пока я не разберусь, как действовать дальше, легенду Руслана Осиповича о его слабоумии лучше поддерживать. Глядишь, число заинтересованных поуменьшится, мне это будет очень кстати.

Эдик не отвечал. Я шумно вдохнула и выдохнула, демонстративно, а не от эмоций.

– Молодой человек!

– А?

– Если вы его родственник и желаете оформить опеку, необходимо обратиться в соответствующее госучреждение с документами, подтверждающими…

Он не стал дослушивать. Поверх моей головы глянул вдаль, на такое праздничное сейчас здание пансионата, пожал плечами, развернулся и пошел.

Если это была попытка что-то разузнать, то… Никак. У «густоперченого мальчика» налицо был недостаток либо мозгов, либо энтузиазма, если не того и другого за раз. Его коллега со своим лазанием по стенам (не забыть заглянуть в «Ютуб»!) произвела на меня больше впечатления.

Да, и не забыть бы рассказать о моей новой «роли» самому Кочанову, чтобы в случае чего подыграл. Похоже, у него появился еще один поклонник.

Дальше мне никто уже не воспрепятствовал спокойно сесть в автомобиль и уехать домой.

Это оказалось воистину непривычно: вроде новое дело, заказ, я на работе – и этим же вечером, совсем не поздно, возвращаюсь домой. План на завтра есть, условия (пока что, по крайней мере) – не экстремальные, никакого вотпрямщаснадо. Наверное, так чувствуют себя люди в устоявшемся режиме «дом – работа».

Одним из моих клиентов в свое время был знаменитый театральный актер, игравший в какой-то нашумевшей пьесе – уже не вспомню названия. Кажется, дело происходило в средневековой Англии. Я мало что помнила из самой пьесы. Но одна фраза из роли этого актера всплыла сейчас в памяти удивительно к месту: «Я ненароком набрел на возможность мирной жизни».

Мила, когда я пришла, еще доделывала ужин. Что-то масштабное, но практичное: кажется, овощное рагу и свиные котлетки. По квартире расползались соблазнительные запахи. Я намыливала руки и сглатывала слюну, будто и не перекусывала перед визитом в пансионат.

– Женя! – с радостным удивлением произнесла тетя, откладывая нож, которым крошила зелень. – Я не ждала тебя так рано!

– Я сама себя так рано не ждала, – грустно хмыкнула я. – Тебе помочь?

– Если хочешь, – с некоторым сомнением ответила тетушка.

– А ты знаешь, пожалуй, что и хочу, – внезапно для самой себя решила я и тут же поняла, что правда ведь.

Так что повторился вполне уютный, родственный вечер. Рабочие мысли у меня мелькали, но разбавлять разговор работой я себе не позволила. Работа и так от меня никуда не денется, а такие передышки надо ценить.

– …так как там, говоришь, твое колено? – уточнила я, расправившись с третьей котлетой.

Я встала с утра пораньше. Объятия Морфея могут и подождать, а с темной овечкой Дорошевич лучше разобраться побыстрее. Для меня, может, это задание и более мирное, чем обычно. Но вот вокруг Кочанова определенно закручиваются какие-то мутные процессы.

За Милу я не беспокоилась: она, попивая утренний кофе (раньше моей тети у меня никогда не получалось подняться – разве что если вовсе не ложиться спать), поделилась планами на день. Одна из ее бывших учениц, присутствовавшая на устроенной мной встрече, организовала кружок вязания. И сегодня пригласила к себе Милу и еще нескольких знакомых дам; благо идти недалеко, всего-то через двор.

– Ты же вроде не умеешь вязать? – пытливо прищурилась я.

– Вот как раз и научусь, – непринужденно отозвалась Мила, кивая на пухлую авоську с логотипом местного тарасовского магазина товаров для рукоделия. – Это и нервы успокаивает, и вообще, полезно узнавать что-то новое. Хочешь со мной?

– Извини, Мила, не могу. Работа же.

Со спицами и крючками я управляюсь вполне хорошо. Но Миле об этом знать не надо, потому что использую я эти удобные металлические палочки-крючочки совсем не по их прямому назначению.

– А, да. А я как-то привыкла, знаешь, что когда ты на работе, тогда дома тебя вообще нет.

Это было сказано так буднично, рассеянно и потому задело. Ладно, хорошо, успокоила я себя. Я подумаю об