спину на сплетение корней, влажных от талого снега; волосы путаются в гирляндах мха. Моя голова так близко от головы Гашпара, что мне кажется, наши щёки вот-вот соприкоснутся. Интересно, как мы вообще сможем спать? Но об этом я беспокоюсь недолго – как только закрываю глаза, мир растворяется.

Когда я открываю глаза, вокруг всё ещё темно, на смутной границе между сном и явью. Во сне я ворочалась, и моя щека прижата к дереву и мху. Тело Гашпара – тёплый полумесяц вокруг моего; моя спина прижата к его груди. Почти убеждаю себя, что, должно быть, сплю, зажатая в колыбели корней, и руки Гашпара смыкаются надо мной, словно тростниковая крыша. Всё кажется туманным и нереальным, особенно когда чувствую его дыхание на щеке.

– Почему вы по-прежнему носите волчьи плащи?

– Когда первые Охотники преследовали Племя Волка в лесу, большинство жителей племени погибло, – отвечаю я. Голос охрип со сна, и каждое слово даётся с трудом. – Мужчины были воинами, и потому солдаты короля убили их. Остались только женщины и дети. Солдаты думали, что их убьют дикие звери или они погибнут от холода и голода, но этого не случилось. Волчьи плащи согревали их, и они построили свои селения под защитой леса.

– Так вот почему… – тихо говорит Гашпар.

– Вот почему именно женщины владеют магией, – заканчиваю я, моргая в призрачной темноте. – Вот почему более всего мы молимся о том, чтобы рождалось больше девочек.

Гашпар молчит так долго, что я невольно думаю, не заснул ли он снова. А когда наконец говорит, его слова дрожат у самого моего горла.

– Значит, ты странная.

– Это чрезвычайно мягко сказано.

– Может, это означает, что ты могла бы быть ближе к нашему богу, – добавляет он, – потому что ты дальше от своих.

– То есть я могла бы вырвать себе глаз или язык и получить силу, прямо как ты? – уточняю я, хотя в этом полусонном состоянии не могу даже толком злиться на него.

– Если уверуешь по-настоящему. Святой Иштван тоже родился язычником.

– В том-то и дело, – говорю я. – Я никогда не верила, что моё место в Кехси.

А возможно, никто в Кехси просто не позволял мне в это поверить. Котолин с её безжалостным взглядом и насмешливыми песенками, другие жители селения, слишком напуганные или презирающие, чтобы встречаться со мной взглядом. И даже Вираг, спасшая меня из жалости, но никогда не любившая меня. Как я могла надеяться творить их волшебство, когда все они считали, что лучше б уж я умерла? Иштен направлял их руки, когда они ковали, исцеляли или сотворяли огонь, но нити его магии, связывающие их запястья, никогда не пошевелят мои. Каждое злое слово или язвительный взгляд, каждый раз, когда тростниковый хлыст Вираг лизал мои бёдра, заставлял мои нити истончаться всё больше и больше, пока однажды они наконец не оборвались.

– Нет, там твоё место, – шепчет Гашпар. Его голос мягко касается моей кожи, а от его дыхания мои волосы становятся чуть влажными. – По крайней мере, ты настолько же настоящая волчица, насколько я – Охотник.

Корни деревьев поддерживают нас идеально, как тело в болоте, не тронутое порчей времени. Я открываю было рот, чтобы ответить, чувствую привкус почвы и мха, но мои веки тяжелеют, и я снова погружаюсь в забытьё. Когда я наконец просыпаюсь утром, в тишине после снежной бури, то решаю – должно быть, мне всё это приснилось: его нежные слова, тепло его тела вокруг моего. Но не раз я подмечаю, как Гашпар бросает на меня странный взгляд, словно у него есть какой-то секрет, которого я не знаю.

Глава восьмая

Мы пережили снежную бурю, которая почти не причинила нам вреда, но за три дня, минувшие с той ночи, в Калеву пришла настоящая зима. Белки прячутся в своих дуплах на деревьях, и животики у них круглые и полные. Лисы сбрасывают свои рыжеватые летние наряды в обмен на маскировку цвета слоновой кости. Злобные гуси давно улетели, оставив позади безмолвные голые ветви. Снег под ногами превратился в скользкий слой льда – слишком опасно, чтобы ехать верхом. Мы берём коней под уздцы и идём пешком. Плотно поджимаю пальцы в сапогах.

Часть меня надеется увидеть вспышку огненно-красных перьев, проносящихся по серому небу, а другая надеется, что турул никогда не явится. Я часто вижу других хищных птиц – ястребов и соколов, кружащих над лесом. Их взгляды устремлены на добычу. Когда я слышу их клич, то поднимаю лук, прослеживая их путь сквозь облака. Но выстрелить не могу. Эти птицы слишком прекрасны и благородны, чтобы умереть от моей руки, да и в любом случае еда из них получится жалкая. И от их гибели мало славы.

Гашпар прищуривается каждый раз, когда я опускаю лук, но не говорит ни слова. Как и я, он, должно быть, безмолвно надеется, что, когда наступит нужный момент, я найду в себе силы выпустить стрелу.

Даже без снега вокруг ужасно, невообразимо холодно. Солнце хмуро смотрит из-за молочно-белой пелены облаков, не торопясь показывать свой лик. А когда наступает ночь, облака переплетаются вместе, словно большой нахмуренный лоб Иштена, и зловеще вздуваются, грозя новой бурей. Не уверена, переживём ли мы следующую, но свой страх я не озвучиваю. Мы зашли слишком далеко, чтобы повернуть назад. Между мной и Кехси лежит уже столько миль снегов, лесов и степей, что расстояние кажется бесконечным, и, когда я думаю об этом, мои глаза увлажняются. Я даже представить не могла, что окажусь так далеко от дома, а рядом со мной будет только Охотник. Каждый шаг вперёд сковывает наши судьбы крепче, твёрже, точно сталь.

Та первая ночь в корнях дерева была прелюдией, но тогда я об этом не знала. Когда у нас начинают болеть мышцы, а ночь зашивает рану багрового дневного света, мы разводим костёр и ложимся в нескольких футах друг от друга, спиной к спине. Но утром мы всегда просыпаемся, плотно прижимаясь друг к другу у почерневшего кострища – словно во сне плыли сквозь ледяную воду, и наши тела протестовали против ветра и холода. Тот из нас, кто просыпается первым, тихо выпутывается, а потом мы делаем вид, что не провели ночь, прижавшись друг к другу в поисках тепла. С этим мы оба согласны без возражений, но безмолвный договор звенит под каждым нашим словом, ещё более скользкий и ненадёжный, чем наша изначальная сделка.

Несмотря на холод, питаемся мы на удивление хорошо