— Амели, ты когда-нибудь видела, как вылетает пробка из бутылки с шампанским?

— Что?.. — Сен сбился. Красивая заключительной речь встревания подзащитного не предполагала. — Ты протестуешь? Против чего?

— Против того, что я несчастный. Это они, лишенные страстей и желаний, надежд и устремлений, несчастны. Они даже не понимают, что это такое — нести в себе идею!

— Идею нести нельзя, — сказал философ с прожилками. — Нести можно только ахинею. А над идеей следует размышлять до тех пор, пока она не превратится в концепцию.

— Слышишь, Сен? Превратить идею в концепцию! Вот предел их мечтаний! То ли дело мы с тобой — счастливые создания, способные не думать, а действовать. Как же нам повезло!

«Значит, с точки зрения Куличика, нам с хочугами повезло? — подумал Сен. — Значит, мы с ним — товарищи по счастью? Ну-ну».

— Господа присяжные! Сядь. Куличик, сядь! Перед тем как вынести справедливое и беспристрастное решение, взгляните на моего подзащитного... еще раз. Да, он счастлив. Но его ли следует в этом винить? Быть может, в этом повинно общество? Да, чужое счастье раздражает окружающих. Но не пора ли спросить и с окружающих? Вдумайтесь — разве это счастливое создание заслуживает несправедливого наказания? Разум и логика говорят мне — нет! Но решать вам.

— Суд в растерянности, — сказал судья. — Адвокат поставил нас в сложное положение.

«Я старался», — с гордостью подумал Сен.

— Мы не можем наказать философа по имени Песочный Куличик за возвращение, поскольку ему не запрещали возвращаться. И хотя означенный Куличик продолжает смущать общественное мнение, но он это делал и раньше, а за одно и то же преступление два раза не наказывают.

«Все, он свободен», — понял Сен.

— Подсудимый свободен, — объявил судья. — И может идти, куда хочет.

— Не дождетесь, — пропел Первертский. — Не для того я вернулся. А вернулся я для того, чтобы дать моему народу страсть и волю к жизни!..

— Дело закрыто! — базальтовый философ треснул молотком по валуну так, что и молоток, и валун разлетелись в щебенку.

Сен бросил быстрый взгляд в сторону. Порри и Амели сидели на пригорке, Мергиона прыгала вокруг постового и, кажется, блеяла. Это могло означать как провал операции по проникновению в катакомбы, так и ее скорое успешное завершение. В любом случае следовало продолжать удерживать внимание философов на своей персоне.

— А зачем высокий суд разбил молоток? — спросил он. — Как вы теперь будете другие дела рассматривать?

— Какие дела? — удивился судья. — Это единственное дело за два тысячелетия. Других дел не предвидится.

— А вдруг произойдет что-нибудь непредвиденное?

— С настоящим философом, — строго сказал судья, — не может произойти ничего непредвиденного. Настоящий философ рассматривает причины и выводит из них следствия. Когда учтены все факторы, будущее становится ясным, понятным и предсказуемым.

— Да как же можно учесть все факторы? — не сдавался Сен. — А вдруг... ну... например, с неба упадет метеорит!

— Камни по небу, — сказал философ с прожилками, — летают очень редко. Если принять во внимание вероятность такого явления...

Завершить мысль философу помешал резкий хлопок и крики:

— Летит! Летит! Берегись!

Племя задрало головы и узрело явление, вероятность которого даже не стоило принимать во внимание — разумный камень, летящий по воздуху и вопящий:

— Лечу! Лечу! Берегись!

— Теперь куда? — спрашивал возница.

— Туда, куда ты прошлый раз поворачивал! — орали пассажиры.

— Ну все, — неискренне вздыхал водитель, — проехали. Придется возвращаться.

И, странное дело, хотя Горландец поворачивал сумбурно и бессистемно, через каждые двадцать поворотов такси возвращалось к воротам Первертса. Даже добрые от природы Харлей и Лужж едва удерживались от грубости и магиеприкладства[51]. Лишь заклинания Люди-любите-друг-друга, тайком выпускаемые отцом Браунингом, пока спасали водителя от недобрых Асса и Клинча. Один Бальбо продолжал жить в поэтическом мире и уютно посапывал, уткнувшись в рясу пастора.

Когда такси после очередной серии загадочных маневров снова подкатило к стенам Первертса, Лужж с лицом, означающим «Сожалею, но мне не оставили другого выхода», достал волшебную палочку. Браунинг с ничего не выражающим лицом изготовил четки.

— Вот здесь они и вышли, — сказал извозчик. — Или нет... Здесь они садились. И поехали мы тогда с ними...

Щелк. Призрачные лошадиные силы стали. Повозка замерла. Невидимая рука в невидимой белой перчатке подняла водителя за шиворот над сиденьем и хорошенько потрясла.

— А-а-а! — заголосил Горландец. — Грабители! Все забирайте, только жизнь сохраните. И такси, помру я без него! И деньги. И по счетчику оплатите. И на чай...

— Итак, любезный, — пастор пошевелил четками, и «любезного» совсем нелюбезно тряхнуло, — вы сказали, что знаете, куда отвезли четверых первокурсников.

— Знаю, ироды, знаю, благодетели! Тока не помню. Работа нервная, возраст огромный, памяти никакой!

— Какой это у тебя возраст? — высунулся Асс.

— Не помню! Говорю же — никакой памяти! Лужж посмотрел на Браунинга, тот пожал плечом (второе было втиснуто между Ассом и Бальбо), и маги грянули:

— Отвечай-будет-хуже!

Но заклинание из Оперативного резерва правительства выдавило из водителя только «Обсчитал! Каюсь, на пять штук обсчитал!». Колдуны нахмурились и добавили:

— Отвечай-будет-лучше!

Тут Горландец и вовсе понес какую-то околесицу об отсутствии в телеге запасного пятого колеса и необходимости сменить зимние подковы.

— Действительно, — вздохнул ректор, — никакой памяти.

— Кроме мышечной, — поправил его Браунинг. — От-мотка!

— Ог-ог-и! — раздалось в ночном воздухе, и повозка, волоча за собой призрачные лошадиные силы, понеслась задом наперед по маршрутам извозчика.

Оказалось, что за вечер Горландец успел совершить несколько ходок по маршрутам «базар — вокзал», «кафе — мороженое» и «поехали — покатаемся», а также бессмысленно помотаться по окрестностям в поисках нужного поворота.

— Стойте! — вдруг воскликнул Харлей. — Вижу след заклинания Торшерус! Здесь была Амели.

— И Мергиона тоже, — Клинч показал на сбитый камнем указатель «Стоунхендж, пять миль». — Эй, Бальбо, подъем!

Литератор сонно заморгал: