— ...обвиняемый отказался, — продолжал замшелый, — удалить хочугу из тела, мотивируя это тем, что она не удаляется. Впоследствии обвиняемый был неоднократно замечен в смущении общественного мнения и попытках привлечь философов к совершению нефилософских деяний, что повлекло применение высшей меры наказания — изгнания...

— Еще чего, — пробурчал Первертский. — «Изгнание»! Я сам ушел!

— ...каковая мера и была применена самим обвиняемым к себе... То есть обвиняемым самому к себе... То есть сам к себе обвиняемый применил свою меру...

Сен встряхнул головой. Подумаешь, хочуга. Но надо же, Каменный Философ — его товарищ по несчастью! Интересно, как... Так, не отвлекаться.

— Значит, моего подзащитного приговорили к изгнанию, и он ушел?

Прокурор недовольно посмотрел на адвоката. Адвокат невозмутимо поправил очки.

— Мне что, все повторять по два раза?

— Да, если вас не затруднит.

— Обвиняемый применил сам свою меру к себе. Меру к себе применил свою сам обвиняемый.

— То есть он понес наказание?

— Ну да! Его наказали, он наказался. Что тут непонятно?

— И произошло это...

— В пятом веке до вашей эры! Ну сколько можно!

— Спасибо. А теперь я хотел бы услышать, в чем обвиняют моего подзащитного.

— А? Что? В чем обвиняют? Как же... А чего он вернулся?

Адвокат мысленно рассмеялся. Прокурор проиграл. Осталось нанести завершающий удар, и оправдательный приговор гарантирован. От удовольствия Аесли даже забыл, что его главная задача — не выиграть, а затянуть процесс.

— Итак, как нам только что убедительно доказал господин прокурор, наказание в виде изгнания исполнено философом по имени Песочный Куличик целиком и полностью. Я хочу особо обратить внимание высокого суда и уважаемых присяжных на этот факт.

Сен сделал паузу. Высокий суд и уважаемые присяжные пошевелили каменными бровями, демонстрируя, что они обратили внимание на этот факт, только пока не поняли, к чему он, и ждут от адвоката объяснений.

— Из этого очевидного факта неопровержимо следует, что возвращение моего подзащитного не является нарушением, а уж тем более преступлением.

— Это почему? — мох на щеках прокурора встопорщился.

— Потому что он приговаривался к изгнанию, а не к невозвращению.

Первертский расплылся в каменной улыбке.

Аесли оглядел собрание. Собрание подавленно молчало. Логика всегда была небьющимся козырем каменных философов. И этим козырем их только что жестоко побили.

И тут Сен спохватился, что выигрыш дела — это только полдела. Он оглянулся. Мерги, Порри и Амели все еще развивали вокруг часового бурную и не очень понятную издали деятельность. Кажется, Пейджер пыталась побить камень.

Что ж, пришло время для длинной и красивой заключительной речи — как это принято у всех великих адвокатов.

— Господа присяжные заседатели! Прежде чем принять истинно мудрое решение, взгляните на моего подзащитного. Взгляните чистым, кристальным взором, не замутненным гордыней или предвзятостью. Не по своей вине оказавшись изгоем, он был вынужден двадцать пять веков провести вдали от Родины. Страдая от неизлечимой хочуги, скитаясь по чужбине, этот несчастный...

Песочный Куличик поднял руку.

— Что?

— Я протестую.

Дети угрюмо смотрели на Миллениумного. Они перепробовали все: подкуп и подкоп, посулы и посылы, обман и обмен на ценные минералы, девичьи слезы и каменные срезы. Заклинания Амели отскакивали от разумного камня, как от разумной каменной стены, грунт вокруг постового оказался непробиваем, как и сам постовой. Не обращая внимания на суету вокруг, Миллениумный монотонно перечислял всех, кого он пересидел на своем посту. Когда философ пошел по третьему кругу, Мергиона закатала рукава.

— Там моя Белка, — сказала она. — И чтобы ее спасти, я ни перед чем не остановлюсь.

— Понимаю ваши эмоции, — сказал постовой после того, как Мерги выяснила, что если по камню бить ногой, больно только ноге. Или руке. И второй руке тоже. Впрочем, голове еще больнее. — Но впустить вас не могу. Ни вас, ни вообще никого, ни живого, ни мертвого, ни воображаемого...

Спасительница заблудших овечек со стоном опустилась на землю и посмотрела на Гаттера.

— Ничего в голову не приходит, — сказал Гаттер. — Кроме направленного взрыва.

— Так нельзя! — испугалась Амели.

— Нельзя, — согласился Порри. — На шум все племя сбежится. Вот если использовать взрывчатку с глушителем...

— А у тебя есть? — встрепенулась Мерги.

— Пока нет, но давно думаю изобрести. Надо проделать ряд опытов, посмотреть кое-какие уравнения...

— Ты все больше становишься похожим на Мордевольта, — сказала Мергиона. — Эх, нам бы сюда Мордевольта с его Трубой! Или хотя бы Сена с его логическими рассуждениями...

Они оглянулись на специалиста по логическим рассуждениям. Аесли, очень убедительный в лучах лунного света, толкал неслышную отсюда речь, каменные философы слушали его, не дыша[50].

— Тихо! — завопила вдруг Мергиона, хотя Порри с Амели и без того сидели тихо. — Слышите? — приговаривала Мерги, лихорадочно вытрясая из потайных кармашков мелкие орудия убийства. — Ну слышите же?! Слышите, да?!

— Ничего не слышим, — признался Гаттер, — ты кричишь все время.

Пейджер плотно сжала губы и, чтобы как-то это компенсировать, начала резво подскакивать. Амели и Гаттер прислушались.

— Кто-то плачет, — прошептала Пулен. — Под землей. Надо помочь!

— Не надо, — сказал Порри, — пусть он сам поплачет. Мергиона наконец выудила из недр куртки ниндзя то, что хотела, сунула это в рот и... заблеяла.

— Бе-е-е! Это манок, — пояснила она, набрала воздух и повторила сольную партию «Овечка на пригорке». — Бе-е-е! Мне его Рыжик подарил. Бе-е-е! Как только мордевольтова овца слышит манок, сразу бросает все и топочет к нему. Бе-е-е! Если бы не он, я бы до сих пор за этими бедолагами вокруг Первертса бегала. Бе-е-е!

С каждой трелью, издаваемой Пейджер, плач под землей усиливался. Точнее, приближался. Больше того, плач дробно топотал.

— А-а-а! — сообразил Порри. — Это твоя Белка!

Мерги закивала головой и принялась дуть в манок без передышки. Гаттер перевел взгляд на постового, потом внимательно прислушался и просветлел.

— Мергиона!

— Бе-е-е! Что?

— А твои овцы быстро бегают?

— Как пули. Бе-е-е! Порри счастливо улыбнулся