Тижос не знала, что ответить. Их связь с Гишорой окрепла, и она была предана ему больше, чем кому-либо – с тех пор как покинула родителей. Но… повреждение оборудования беспокоило ее, особенно выведенный из строя скафандр. Она могла погибнуть, случись что на станции до прибытия замены. Если инцидент и не был прямым нападением, то очень на него походил.

– Я… не считаю, что люди планируют причинить нам вред, – признала она. – Если бы они этого хотели, на станции достаточно возможностей нас убить и представить случившееся как несчастный случай, – она чуяла одобрение Гишоры, и оттого ей было еще труднее продолжить. Тижос сгорбила верхние плечи и договорила: – Но я не могу утверждать, что порча наших вещей и помещений не могла привести к несчастному случаю. И я не думаю, что директор станции способен помешать остальным землянам делать то, что они хотят. Полагаю, люди разделились на фракции, и, по крайней мере, одна из них желает конфликта.

– Вот! Даже твоя подчиненная согласна со мной, Гишора! Вы в опасности.

Гишора отлично владел собой, но Тижос чуяла его раздражение.

– В таком случае давайте придем к Согласию. Я признаю, что опасность существует. Как и то, что агрессивные действия с нашей стороны могут стать провокацией.

– Демонстрация силы должна устрашить людей, – возразил Ирона. – Ты сам сказал: земляне уважают рациональное поведение. Я предлагаю сделать насилие нерациональным выбором, убедив их, что мы можем ответить.

– Я вижу недостаток твоего плана: нам нечем ответить на насилие, поэтому приходится сохранять мир.

Голос Ироны был полон торжества:

– Я нашел способ доставить к вам Стражей, даже если подъемник останется у людей.

– Скажи, почему я об этом не знаю, Ирона? Я руковожу миссией и должен иметь полное представление о наших возможностях.

– Я открыл этот способ недавно. Когда перед нами встала угроза конфликта, я начал просматривать все имеющиеся записи о военном оборудовании и нашел много интересного. Я использовал фабрикатор на корабле, чтобы произвести капсулы, способные компенсировать давление океана, и могу направить вниз посадочный модуль со Стражами на борту, сбросить их в шахту подъемника.

– Гишора, если Ирона действительно пришлет нам нескольких Стражей, я буду чувствовать себя в бо́льшей безопасности, – сказала Тижос. – Это напомнит людям о возможных последствиях, как и хочет Ирона, но не спровоцирует их.

К ее удивлению, Гишора согласился без возражений:

– Очень хорошо. Направь нам нескольких Стражей в качестве меры предосторожности. Теперь, Ирона, если ты меня извинишь, я очень голоден и хотел бы перекусить.

Тижос отключила соединение. Какое-то время оба молчали. Потом она опустила голову с выражением максимальной покорности:

– Я сожалею, что ослушалась тебя.

– Нет-нет, ты все сделала правильно: сказала то, что считаешь правдой. Я предпочитаю честную ссору подобострастной лжи, а огорчен оттого, что Ирона может оказаться прав.

– Боюсь, я не понимаю.

– Жестокость действительно может стать выходом. Я ненавижу жестокость, Тижос, и ненавижу то, что страх насилия сделал с нашей расой. Мы не можем сдерживать страсти и, чтобы не дать им снова разрушить наш мир, вынуждены стать цивилизацией разрозненных деревень, слишком мелких, чтобы причинять вред. Я думал, люди представляют собой другой путь развития – цивилизацию закона и порядка. Но, похоже, их страсти могут вырваться из-под контроля точно так же, как наши.

– Кое-что меня воодушевляет, – сказала она, стараясь почувствовать эту радость. – Проект Ироны займет какое-то время, и мы можем потратить его на изучение открытий, совершенных людьми.

Голос Гишоры по-прежнему звучал грустно, но осанка улучшилась:

– Согласен. Нам еще столько предстоит узнать. Не будем терять время!

* * *

Широкохвоста мучает жуткий голод, такое он испытывает впервые в жизни. Он в холодных водах, далеко от любого активного разлома или горячего источника. Эхо приносит лишь отзвук придонного ила, больше в воде ничего нет! Верхний лед нависает здесь низко, и порою слышно, как он потрескивает. Изредка Широкохвост натыкается на парящие нити водорослей, тянущих питательные вещества из воды, и с жадностью их пожирает. Но они тонки, горьки и не могут насытить. Сумка для провизии давно пуста. Даже поросль на панцире становится тоньше – ей нечем питаться. Он плывет медленно: сотня сильных ударов хвостом – и дрейф в полусне, пока не вернутся силы.

Где находится, Широкохвост представляет смутно. Большой котлован отделяет термальную зону Трех Куполов от гряды источников, в которую входят Бесконечное Изобилие и Горькая Вода. Должно быть, он где-то посреди пустынного котлована и, следуя за течением, рано или поздно достигнет каких-нибудь поселений. Но он не знает, как долго туда плыть, и подозревает, что умрет от голода раньше.

Широкохвост плывет и плывет, его разум начинает блуждать. Голод и одиночество пробуждают старые воспоминания о детстве. Он вспоминает себя перепуганным детенышем, как пытается удрать от взрослых, загоняющих его веревками и сетями. Живо представляет, как первый раз ест досыта, ест и ест замечательно сочные корни толстовьюна, а перед ним кладут все новые, пока он не чувствует, что вот-вот лопнет.

Воспоминания о первом обеде не дают забыть, как голоден он сейчас. Если вскоре он не найдет еду, то уснет, а заснуть посреди холодной пустыни – значит умереть. Он посылает сигнал вперед, надеясь вспугнуть каких-нибудь плавунов или хотя бы нашарить водоросли, но единственное, что слышит, – резкий неровный отзвук голых скал и бесконечное смазанное эхо ила.

Затем Широкохвост улавливает иной звук. Едва слышно и очень далеко – легкое, однообразное постукивание. Он прекращает работать хвостом и вслушивается, пытаясь определить расстояние до источника звука. Несколько сотен кабельтовых, но там, по крайней мере, что-то есть. На таком расстоянии он не может определить, занимается там кто-то разумным цивилизованным трудом, дерутся бродяги из пустошей или это лишь огромный панцирник ищет себе подружку. Ему уже все равно. Широкохвост поворачивается на звук и собирает последние силы: либо там он наконец поест, либо съедят его.

* * *

Роб и Алисия только что приняли еженедельный совместный душ и собирались спать. Когда горячей воды так мало, мытье становится непростой стороной отношений. Разумеется, было приятно оказаться вдвоем чистыми и распаренными, после чего сразу запрыгнуть в постель. Но после такого секса приходилось следующие несколько дней либо ходить грязным, либо сразу тратить кучу антибактериальных салфеток всего через пару часов после душа. Так что по взаимному согласию они соблюдали мораторий на секс, по крайней мере, спустя два дня после помывки.

– И все равно, – проворчал Роб, – не думаю, что когда-нибудь меня станут возбуждать запахи неопрена и мочи на твоей коже.

– Вы, американцы, слишком зациклены на запахах.