23 июня 1489 года, накануне празднества по случаю Иванова дня, во флорентийском соборе Санта-Мария дель Фьоре состоялись публичные дебаты. Главными противниками выступали доминиканский и францисканский монахи, оба интеллектуальные «звезды» своих орденов. Темой их диспута был грех или, говоря точнее: кто несет ответственность за его существование? Виновен ли в том, что он пришел в мир, Адам, который, ослушавшись Господа, согрешил в Эдемском саду? Или же за это ответствен сам Господь Бог, ведь Он, в конце концов, всемогущ и сотворил Вселенную и все, что ни есть в ней, включая грех?[250]

Эти дебаты столь увлекли Лоренцо, что неделю спустя, 30 июня, он приказал заново провести их в палаццо Медичи. В них приняли участие еще двое академических философов, а также придворные интеллектуалы Медичи: Полициано, Фичино и Пико делла Мирандола. По сути, получился круглый стол, где были представлены все оттенки философской и богословской мысли.

Однако на самом деле эти дебаты во дворце Лоренцо вращались вокруг одного невысказанного вопроса, который в конце концов стал причиной глубочайшего раскола этой эпохи. Мнения разделились по поводу сущности человека: что он такое, падшее создание, самая тень надежды на спасение для которого зависит исключительно от благодати Божьей, или, как утверждал Пико делла Мирандола, он, сотворенный по образу Божию, способен к совершенствованию и может возвыситься, оторвавшись от земли и приблизившись к небесам, благодаря собственным попыткам поступать добродетельно? С точки зрения Микеланджело и его современников, то были проблемы первостепенной важности; они играли исключительную роль в творчестве художника, который создавал образы человека и Бога.

* * *

В конечном счете власть Медичи зиждилась не столько на общественном договоре в целом, сколько на договоре с главами могущественных флорентийских кланов, то есть олигархов, согласившихся признать в Медичи лидеров. С самого начала эти влиятельные флорентийцы усомнились в способности Пьеро возглавить правящее семейство. Одни поддерживали его, другие испытывали искушение принести клятву верности старшим и более опытным представителям младшей ветви семейства, Лоренцо и Джованни ди Пьерфранческо Медичи, потомкам младшего брата Козимо Лоренцо, двоюродного деда Лоренцо Великолепного[251].

Спустя всего несколько лет тесные профессиональные отношения будут связывать Микеланджело с Лоренцо ди Пьерфранческо, который станет его новым покровителем. В таком случае нельзя исключать, что он уже вошел в окружение этого нового мецената в 1493–1494 годах. Веру в новый режим, пусть даже слабую, Микеланджело утратил, когда через два года после прихода к власти юный надменный Пьеро столкнулся с тяжелейшим политическим кризисом, какой только разражался в Италии за последнее столетие.

В 1494 году хрупкое равновесие в итальянской политике было трагическим образом нарушено навсегда; потому-то впоследствии итальянцы стали вспоминать правление Лоренцо Великолепного как золотой век мира и изобилия, хотя на самом деле оно нисколько не походило на эру процветания: при Лоренцо то и дело обнаруживались заговоры, во Флоренции царила политическая напряженность, ощущалась угроза войны. Впрочем, означенное хрупкое равновесие ему удавалось сохранять, умело и искусно лавируя меж пятью главными игроками итальянской политики: Неаполем, Миланом, Папской областью, Венецией и Флоренцией.

После смерти Лоренцо крупные европейские державы, в особенности Франция и Испания, на протяжении долгих лет раздираемые междоусобными войнами и раздорами, стали переходить к более сильному централизованному режиму. Одновременно технологические новшества изменили самый характер ведения войны: отныне исход битвы решал порох, а значит, артиллерия.

Непосредственным поводом катастрофы послужило решение молодого французского короля Карла VIII (1470–1498) заявить старинные права на неаполитанский престол. Его опрометчиво поддержали итальянские политики, в том числе папа Иннокентий VIII и Лодовико Сфорца, герцог Миланский, которые надеялись, что французское вторжение хотя бы на какое-то время даст им ряд преимуществ перед врагами[252].

Карл VIII был мал ростом, безобразен, не особенно умен и всего на два года старше Пьеро. Идею итальянского похода он воспринял с восторгом, как возможность снискать славу и проявить мужество на поле брани. 2 сентября 1494 года он перешел через Альпы во главе гигантского по итальянским меркам двадцатипятитысячного войска, включавшего швейцарских ландскнехтов и ужасающее новшество – пушки[253]. К 9 сентября он достиг городка Асти, к северу от Генуи.

В тот же день небольшой город Рапалло, находящийся южнее на берегу Лигурийского моря, был отбит у неаполитанского гарнизона передовыми силами французов под командованием герцога Орлеанского, находившегося в Италии с июля[254]. Спустя два дня весть об этом поражении достигла Флоренции. Ландуччи мрачно заметил в дневнике: «Они бросились в горы, и все были взяты в плен или убиты, а флот короля Неаполитанского разоружен или уничтожен». Рапалло разграбили швейцарские ландскнехты.

Сомнительно, что подобным напастям смог бы противостоять даже столь блестящий политик, досконально знающий изощренные тактические ходы, как Лоренцо. Его неопытный сын Пьеро при приближении катастрофы выбрал наихудший сценарий. При поддержке римского клана Орсини, к которому принадлежали его мать и жена, он заключил союз с Неаполем и вознамерился соблюсти союзнические обязательства, чего бы это ни стоило, несмотря на все предупреждения. Тем самым он бросил вызов наиболее грозному вражескому войску на памяти своих современников-итальянцев.

Французы продолжали продвижение на юг, к Флоренции, и, не дожидаясь их появления, Микеланджело решил убраться из города подобру-поздорову; когда это произошло, точно не известно. Он поведал Кондиви странную историю о том, что именно подвигло его к побегу. В истории этой фигурирует музыкант – виртуоз игры на лире, любимец Лоренцо и его сына, которого он величает Кардьере (используя итальянизированную форму его имени; в действительности его звали Иоганнес Кордье, и он был одним из множества фламандских композиторов и талантливых исполнителей, весьма ценимых в Италии).

Этому Кардьере якобы привиделся кошмарный сон, в котором ему предстал дух Лоренцо Медичи, полуобнаженного, в лохмотьях, и повелел передать Пьеро, что «вскоре он будет изгнан из своего родного дома и не вернется более назад». Музыкант пересказал этот сон Микеланджело, и тот стал настаивать, что надобно поступить, как приказал призрак Лоренцо, то есть предупредить Пьеро, но Кардьере был слишком напуган. Спустя некоторое время, однажды утром, Микеланджело встретился с ним во дворе палаццо Медичи. Музыкант был явно опечален. Лоренцо вновь явился ему во сне и оттрепал за ухо: как это он посмел не выполнить его повеление? На сей раз Микеланджело уговорил его сделать так, как приказал призрак. Кардьере отправился на виллу Медичи в окрестностях города Кареджи, где в ту пору пребывал Пьеро со свитой. По пути он столкнулся с Пьеро и его приближенными, которые скакали ему навстречу, и поведал