– Тем не менее об этом говорят многие. А теперь перестаньтепротестовать и слушайте. Миссис Ллуэллин-Смайт, диктуя вам письма, частопросила вас копировать ее почерк, не так ли? У нее была старомодная идея, чтопосылать друзьям и знакомым письма, отпечатанные на машинке, – дурной тон. Этопережиток Викторианской эпохи. В наши дни никого не интересует, получает онотпечатанные письма или написанные от руки. Но для миссис Ллуэллин-Смайт этовыглядело невежливым. Вы понимаете меня?

– Да, понимаю. Она действительно просила меня об этом.«Ольга, – говорила она, – перепиши от руки эти три письма, которые тызастенографировала под мою диктовку, и постарайся, чтобы почерк был похож намой». Миссис Ллуэллин-Смайт учила меня подражать ее почерку, показывала, какпишет каждую букву. «Теперь, когда ты научилась писать как я, – говорила она, –можешь ставить за меня подпись. Из-за ревматизма мне все труднее писать самой,но я не хочу, чтобы люди считали меня инвалидом, и не люблю, когда мои письмаотпечатывают на машинке».

– Вы могли писать их вашим обычным почерком, – заметилмистер Фуллертон, – а в конце добавлять примечание: «Написано секретарем» – илиставить любые инициалы.

– Миссис Ллуэллин-Смайт этого не хотела. Ей нравилось, чтобывсе думали, будто она пишет письма сама.

«Это достаточно похоже на правду», – подумал мистерФуллертон. Миссис Ллуэллин-Смайт всегда возмущало то, что она больше не можетдалеко ходить, быстро подниматься на холм, производить привычные действияруками, особенно правой рукой. Ей хотелось заявить окружающим: «Со мной все вполном порядке – я в состоянии делать все, что хочу». Это была одна из причин,по которым кодицил к последнему завещанию, составленному и подписанному ЛуизойЛлуэллин-Смайт, вначале был принят без всяких подозрений. Подозрения возникли вофисе самого мистера Фуллертона, потому что он и его младший партнер оченьхорошо знали почерк миссис Ллуэллин-Смайт.

– Просто не могу поверить, что Луиза Ллуэллин-Смайт написалаэтот кодицил, – сказал молодой Коул. – Я знаю, что у нее в последнее времяразыгрался артрит, но взгляните на образцы ее почерка, которые я выбрал средиее бумаг, чтобы показать вам. Тут что-то не так.

Мистер Фуллертон согласился, что с кодицилом что-то не так,и обратился за помощью к экспертам. Ответы независимых друг от другаспециалистов были одинаковыми: почерк кодицила определенно не принадлежит ЛуизеЛлуэллин-Смайт. Если бы Ольга была менее алчной и сохранила без измененийначало кодицила: «В благодарность за внимание, заботу и привязанность ко мне язавещаю…» – но в дальнейшем бы ограничилась просто круглой суммой, оставленнойпреданной девушке au pair, родственники могли бы счесть такую благодарностьчрезмерной, но принять ее без всяких сомнений. Однако полностью лишитьнаследства родственников – племянника, который являлся главным наследником впредыдущих четырех завещаниях, составленных на протяжении почти двадцати лет, –и оставить все какой-то Ольге Семеновой было не в характере ЛуизыЛлуэллин-Смайт. Даже жалоба на дурное влияние могла бы привести к опротестованиютакого документа. Страстная, энергичная девушка оказалась чересчур жадной.Возможно, миссис Ллуэллин-Смайт сказала, что оставит ей какие-то деньги, таккак привязалась к девушке, исполнявшей все ее просьбы и причуды. Перед Ольгойоткрылась заманчивая перспектива получить все состояние старой леди – деньги,дом, одежду, драгоценности. Но теперь ее постигло наказание за алчность.

Мистер Фуллертон против своей воли и инстинктов юристачувствовал жалость к девушке. Она страдала с детских лет, живя в полицейскомгосударстве, потеряв родителей, брата и сестру, постоянно испытывая страх иунижение, и все это помогло развиться черте, несомненно врожденной, но непринявшей бы подобных масштабов в иных условиях, – безудержной, поистинедетской жадности.

– Все против меня, – продолжала жаловаться Ольга. – Вы всенесправедливы ко мне, потому что я иностранка. Почему вы не скажете, что мнеделать?

– Потому что я не думаю, что у вас большой выбор, – ответилмистер Фуллертон. – Ваш лучший шанс – честно во всем признаться.

– Если я скажу то, что вы хотите, – это будет ложью. МиссисЛлуэллин-Смайт составила это завещание и подписала его. Она велела мне выйти,пока другие будут его подписывать.

– Есть люди, которые скажут, что миссис Ллуэллин-Смайт частоне знала, что подписывает. Она не всегда перечитывала лежащие перед нейдокументы.

– Значит, она не знала, что говорит.

– Дитя мое, – сказал мистер Фуллертон, – вам остаетсянадеяться на то, что это ваше первое преступление, что вы иностранка и знаетелишь начатки английского языка. Вы можете отделаться мягким приговором или дажебыть условно освобожденной на поруки.

– Все это только слова. Я попаду в тюрьму и никогда оттудане выйду.

– Теперь вы говорите чушь.

– Было бы лучше, если бы я убежала и спряталась, так чтобыменя никто не мог найти.

– Вас бы нашли, как только выписали бы ордер на ваш арест.

– Нет, если бы я уехала сразу же и кто-нибудь мне помог. Ямогла бы покинуть Англию на корабле или самолете, найти кого-нибудь, ктоподделывает паспорта, визы, или что там нужно иметь. У меня есть друзья,которые меня любят. Они помогли бы мне исчезнуть. Я могла бы надеть парик иходить на костылях…

– Послушайте, – властно прервал мистер Фуллертон. – Ярекомендую вас адвокату, который сделает для вас все, что от него зависит.Исчезнуть вам не удастся. Вы рассуждаете как ребенок.

– У меня есть деньги. Я скопила достаточно. – Помолчав, онадобавила: – Я верю, что вы стараетесь мне помочь. Но вы ничего не сможетесделать, потому что закон есть закон. Ничего, мне все равно помогут, и яотправлюсь туда, где меня никогда не найдут.

Ее действительно не нашли, и мистера Фуллертона оченьинтересовало, где она теперь.

Эркюля Пуаро проводили в гостиную «Эппл-Триз» и сказали ему,что миссис Дрейк скоро к нему выйдет.

Идя через холл, Пуаро слышал звуки женских голосов задверью, очевидно ведущей в столовую.

Он подошел к окну гостиной и окинул взглядом аккуратный,ухоженный сад. Астры и хризантемы все еще цвели, привязанные к подпоркам; парароз упорно сопротивлялась приближению зимы.

Пуаро не смог разглядеть никаких признаков подготовительнойдеятельности садовника-декоратора. По-видимому, миссис Дрейк оказалась слишкомкрепким орешком для Майкла Гарфилда и осталась нечувствительной к егособлазнам.

Дверь открылась.

– Простите, что заставила вас ждать, мсье Пуаро, – сказаламиссис Дрейк.