И опять Фёдор не успел ничего сказать, как Суворов уже весело прыснул и с укором поинтересовался:

– Чего стоишь как истукан? Проходите. Добро пожаловать в Рождественно! В дом не зову, не место там живым, среди моих побед, потех и разочарований; да здесь, на солнышке вам самое место. Помогу, чем смогу. Немногим. Увы, немногое нам теперь по силам. И простите вы старика, что этого холоду да тени нагнал. Приходится иногда устраивать представления, а то беспокоят тут всякие.

– Пространство здесь, у Озёр, издревле было со странностями, – продолжал рассказывать хозяин. – С хитринкой, путанным, но с тайным смыслом. Первые капитаны, о ком ты спросил, знали это и нашли подходящее слово – лабиринт. Хотя со всем известными лабиринтами тут даже ничего общего.

Фёдор улыбнулся. Когда он спросил хозяина, как его называть, тот ответил, что, мол, как только что назвал: «хозяин»! А потом вдруг что-то мелькнуло в его насмешливом взгляде, что-то похожее на смущённую детскую просьбу: «Хотя… – Он помялся. – Ты ведь знаешь. При жизни Александром величали. Васильевичем по батюшке. Ты уж прости старика, но как же хочется иногда от живого ещё раз «Александр Васильевич» услышать. Так что не обессудь, милый, если не затруднит».

– Так что пространство здесь всегда было таким, – покивал хозяин. – Но то, что поселилось там, оно ещё древнее. То ли живёт в лабиринтах, то ли само их создаёт, не знаю. Там нет ни вчера, ни завтра, и это тоже лабиринт. Поэтому первые капитаны, оставившие книгу «Деяния Озёрных Святых», умели предвидеть.

– Вы были знакомы? – спросил Фёдор.

Старик улыбнулся:

– Не со всеми. С первыми двумя – да! С Борисом и Глебом. Славные были храбрецы. Особенно Глеб, по прозвищу Бык. Видел бы ты эту мощную бычью голову, ростру на носу его боевого корабля. Почему-то именно эти двое, Борис и Глеб, больше всего интересовали брата Фёкла. Но путались люди и в поступках, и в мыслях, и жизни свои путали, вот и пришлось капитанам оставить Книгу. Нарекли-то её «Деяниями» уже потом, хотя для меня от гибели первых капитанов до сейчас всего миг пролетел. Их девять было, капитанов.

– Как и священных чисел в Книге, – эхом откликнулась Аква. Это были её первые слова, произнесённые на берегу. – Четыре, Два и Три – сакральные числа «Деяний». В сумме даёт девять. И печатей столько же.

– Верно, – согласился Суворов, ласково кивнул девочке и неожиданно продекламировал: – «Девять печатей будут сорваны, когда армии Разделённых придут с севера: Четыре пса возвестят конец с восходом, Две смерти и Три вечерних зари, которые переживут немногие…» Мы провели с твоим наставником немало времени, Аква.

– Это из заключительной части, почти самые последние слова Книги, – пробубнила девочка, напряжение постепенно отпускало её. – Пророчество о конце Пироговского братства. А… вы их видели… Разделённых?

Хозяин неопределённо пожал плечами:

– Трудно сказать. Не все слова капитанов были прямыми. А видел я много чего.

– Вот и брат Фёкл так считал. Он в числах тайный смысл искал. А я видела одного. В детстве. Страшное и одновременно жалкое создание.

Здесь, на солнечной лужайке, были раскинуты походные шатры. А усадьба располагалась в глубине тенистого парка, за прудом с печальными лилиями, и оттуда действительно веяло холодом. Если смотреть не прямо, а как бы перефирийным зрением, можно было заметить, что и сам дом тоже, словно призрак, выплывает из стылой тьмы. Фёдор смущённо отвёл взгляд, перехваченный хозяином; тот кивнул, и на какой-то миг в глубине его глаз поплыли тёмные огоньки:

– Поэтому моё гостеприимство имеет известные пределы, – с вежливой улыбкой пояснил он; посмотрел на девочку, и прохладца покинула его голос, когда старик повторил: – Трудно сказать, что ты видела… Там много всего, в тумане и Пустоземье. Не знаю. По Книге выходило, что громада Разделённых грянет с севера, из-за Тёмных шлюзов. Брат Фёкл меня много расспрашивал о тех землях, – махнул рукой. – Мои чудо-богатыри далеко где гуляют. Это они здесь сбросили шкуры, а там им дикими псами бегать вольнее.

Фёдор ещё раз перевёл взгляд на берег, он понимал, о чём слова хозяина. Многие псы уже давно явили человеческий облик, хотя метаморфозы ещё случались. Аква наблюдала за этим в ужасе, но из вежливости старалась не выказывать страха. Лишь опять просунула свою ледяную ладошку ему в руку. Весь берег действительно, как военный лагерь, был усыпан рослыми гренадёрами, суворовскими чудо-богатырями в массивных медвежьих и волчьих шапках. Фёдор вдруг подумал: «А не они, в самом деле, являются псами Пустых земель?» И тут же услышал где-то в глубине себя жёсткое и хлёсткое: «Нет!»

Суворов с мягкой улыбкой смотрел на него. Рта не раскрывал: «Нет, не они. Но наши дела тебя не касаются. Скажу только, что моих парней, моих псов-обротней, те боятся как огня».

С берега донёсся какой-то шум. Солдаты, чудо-богатыри, помогали причалить катамарану.

– Ну вот, ещё гости пожаловали, – в сердцах обронил хозяин. – Нет мне покоя.

Теперь Фёдор смог получше разглядеть незадачливых гребцов, которых совсем недавно спас от разъярённого чудовища мамзель Несси. Один что-то прижимал к груди и, казалось, со страху с трудом перебирал ногами. Видимо, забавы ради некоторые из чудо-богатырей то «сбрасывали шкуры», то снова «надевали».

– А ну прекратить! – развеселился Суворов. – Где ваши манеры?!

Аква, наконец, улыбнулась. Однако всё более пристально разглядывала предмет, что вновь прибывший держал у груди. А второй, скорее всего, вообще плохо понимал, что происходит. Солдаты поддерживали его за руки, голова безвольно покачивалась в такт шагам. И что-то чудовищно неестественное было в его облике. Но Фёдор уже понял, в чём дело – в коже второго гребца – она была белее снега.

«Ну вот, я и опять это увидел, – подумал Фёдор. – Белый мутант».

«Да, – всё так же, не раскрывая рта, отозвался Суворов, лишь прежняя улыбка играла на его губах. – Сейчас как раз перемена. Белый мутант – и тайна старого монаха у него. Смотри, не напугай девочку».

Учёные Дубны и некоторые высокопоставленные чины Дмитровской водной полиции знали о существовании этого феномена «белых мутантов». И держали от обывателя купеческой республики в строжайшей тайне. С таким же белым мутантом пришлось столкнуться Трофиму при зачистке Вербилок. Это был мальчик, которому один из его ликвидаторов сохранил жизнь. Все они были пересчитаны Дмитровской водной полицией, потому что лучших информаторов для сыскных ищеек было поискать. Не чаще раза в месяц у них белела кожа, становилась даже не бледной, а словно чистый лист бумаги. И вот тогда с ними начинались чудеса. Как только метаморфоза, перемена, завершалась, они словно впадали в транс, который мог продолжаться не один день. В подобном состоянии они умели много чего, но Дмитровскую водную полицию больше всего интересовал один их специфический талант: белые мутанты могли, словно по запросу, когда лезешь в архив, воспроизвести любой день своей жизни. Всё, что видели, слышали, чувствовали, голосами своими или чужими, звуками хоть дикой природы, хоть, к примеру, звуком выстрелов, что не отличишь от подлинных. Но самыми занятными для полиции оказались их «рисунки». И хоть в обычном состоянии многие из них могли с трудом провести просто ровную прямую линию, – не все, но многие из них считались на канале слабоумными, – как только белела кожа, их рисунки отличал не просто пугающий натурализм. С фотографической точностью, – и по-прежнему любой из дней, хоть прожитый ими в младенчестве, – они фиксировали то, что было скрыто от обычного взора. Мельчайшие детали, блики, тени, нюансы и отражения в зеркалах. Дмитровская полиция быстро сообразила, какой тут открывается Клондайк, и засекретила существование белых мутантов. Под предлогом заботы о и без того расшатанной психике законопослушных граждан. Трофим принял в этом непосредственное участие. Он умел обставлять подобные делишки, за что его высоко ценил глава полиции.