– Конечно, со мной тогда было трудно, нервы на пределе были. Впрочем, если бы и никуда не уезжал, Аня все равно бы к нему ушла… Ты знаешь, это как проклятье, всегда висевшее надо мной! Мы ведь с Олегом полные близнецы. И очень похожи друг на друга. Как только у меня появлялась женщина, он сразу же влюблялся в нее. И делал все, чтобы ушла к нему. Но затем довольно скоро они расходились… Для него не так уж трудно. Он всегда был гораздо более привлекательной копией меня. Более открытый, более жизнерадостный. Если сюда приедет, знакомить с ним не буду.

– Одинокий ты мой близнец. Даже себя не умеешь любить. Буду тебя учить. – Она запрокидывает руки за голову… Чтобы я смог оценить форму ее груди?

– Мне еще и предстоят уроки себялюбия? Программа обучения становится насыщенной. Училке будет нелегко… Я не совсем понимаю. Там будут примеры из твоего опыта? Домашние задания? Экзамены? Чутье кое-что подсказывает, но не слишком отчетливо.

– Не понимаешь, потому что не так слушаешь. Надо не ушами, а сердцем!

– Сердце мое еще в России слышать перестало. – Я с удивлением замечаю, что вдруг у меня прорезался очень хороший английский. Меньше стал себя контролировать. – Так на чем я остановился? Ну вот… Честно говоря, трудно представить себе, как и что там было у них после моего отъезда… Олег метался из одного бизнеса в другой, рисковал всем и всякий раз разорялся. Нервничал, раздражался, ни о чем, кроме своих бизнесов, разговаривать не мог. Золотой телец близко к себе не подпускал и больно бодался… В России тогда жуткая неразбериха была… В восемьдесят девятом они развелись…

Я надолго замолкаю, чтобы набраться сил. И Лиз меня не торопит. Еще несколько минут разговариваю с ней молча. Потом, снова набравшись сил, вслух:

– И уже после того, как разошлись, она узнала Андрюшин диагноз… Ей удалось уговорить – кому-то заплатила, наверное, – врачей в питерском онкологическом центре, чтобы написали письмо с просьбой о помощи в Дана-Фарбер здесь, в Бостоне, – она еще в России перечитала про этот госпиталь все, что возможно. В клинику Джимми Фонд. У них есть благотворительные программы, ты, наверное, слышала. Те согласились бесплатно лечить. Предложили приехать на курс химиотерапии. Преодолев все существующие и несуществующие преграды, на последние деньги привезла его сюда.

– Они приехали к тебе?

– Да нет, не ко мне. Думала, не захочу ее видеть, после того как ушла к Олегу… А тут у них никого больше не было… Списалась с русской православной церковью в Бостоне, в Розлингдейл, и те дали жилье. Крестилась она еще в Питере. Может, там и посоветовали. У этой церкви маленький, похожий на скворечник домик во дворе. Там часто останавливаются, кому негде жить. Бостон не без добрых людей. Прихожане собрали денег, вещей для нее и для Андрюши. Замечательный народ у них. Все время помогают незнакомым людям. Возили к врачам. Молились за его здоровье. И он начал вдруг быстро поправляться. Это казалось чудом. Но на самом деле чудо было ремиссией.

– А почему брат твой, Алек, – имя Олега она произносит на свой бостонский лад, удивительно мягко, – тебе не написал, что они приезжают?

– Да он, наверное, и не знал ничего. Разошлись они плохо, не разговаривали друг с другом. Характер у нее сильный. Слишком сильный. Потом уже, когда мы поженились, ни разу о нем не упоминала… Через три недели после того, как они оказались в Бостоне, позвонила наконец. Я приехал и в тот же день уговорил ко мне переселиться… Ты не можешь себе вообразить, как они жили там, при церкви! Внизу воскресная школа. Темная винтовая лестница на второй этаж. Комнатка, в которую еле умещались две кровати, столик и всего один стул. Я бы и сутки не выжил в такой тесноте. Пара полок, прибитых к стенам. Повсюду подаренные прихожанами дешевые вещи. Кухонька, где она каждый день что-то варила. Это было в августе. Жара тридцать пять градусов – прости, это по Цельсию, по-нашему, девяносто пять, – а у них даже кондиционера нет. Один скрипящий вентилятор… В общем, переехали они ко мне. Андрюша стал ходить в русский детский сад. Она вела хозяйство. И у нас все началось опять. Тлевшее восемь лет снова вспыхнуло… Не знаю… В общем, однажды не удержался…

Говорю я не торопясь, осторожно поворачивая ворох перелицованных воспоминаний, прилипающих к словам. Смотрю отстраненно на них то с одной, то с другой стороны, перед тем как произнести для Лиз. Родные лица Ани и Андрюши медленно плывут перед глазами… Две короткие, всего по году, жизни с Аней были совсем разными. Во второй у меня был сын, и даже в самом конце ее Аня еще была очень красивой.

– А где она теперь?

– Вернулась в Питер… У нее там родители… Наверное, ей среди своих легче… Андрюша ушел прошлой зимой… – произнес слова и опять почувствовал, что до сих пор их не понимаю. Просто привык озвучивать. – До самого ее отъезда все зеркала в доме были завешены черным. Восемь месяцев прожил точно на кладбище… – Я сморщился и потер лоб, разгоняя застывшие мысли. – Думаю, она и замуж-то за меня вышла, чтобы остаться в Бостоне, быть поближе к Дана-Фарбер. С лучшим в мире детским онкологическим центром. Ведь долго жить вдвоем с Андрюшей в этой комнатке при церкви все равно бы не смогла… Я ее понимаю… И дело не в том… Господи, да я бы и на фиктивный брак согласился, чтобы ребенка попробовать спасти… На свадьбе у нас были и священник, и раввин. И человек десять моих знакомых, не больше. Тогда это все было не слишком важно…

– Ну а брат твой почему не помогал? Это же его сын!

– Он был наш общий ребенок. Всех троих. Даже скорее мой, чем его. Ведь гены у нас с Олегом совершенно одинаковые. Я только связал все концы с концами в брачный узел и сразу после свадьбы его усыновил. Но отцовство мое длилось недолго… А других детей у меня не было… Да и что Олег мог сделать? Он тогда совсем нищий был… Не в деньгах дело… Она так надеялась на чудотворную американскую медицину… И не помогла лучшая в мире больница… чуда не произошло, сколько мы ни просили…

– Представляю, через что ей пришлось пройти. – Она прижимает ладонь ко рту и смотрит на него.

– Андрюша день за днем таял. Лейкемия. – Даже сейчас не могу выговорить вслух кровоточащее, беспощадное