были мне как родные, мы поздравляли друг друга от всей души, но почему-то я чувствовал, что они не понимают меня до конца. Но на один момент, когда я спускался с подиума обратно на плац, я поймал на себе взгляд Юли. Она о чем-то думала, глядя, как я возвращаюсь в строй, думала очень глубоко, читая что-то на моем лице, видя то, что другие не замечали. Меня восхитил и поразил этот взгляд, но Юля сразу же отвернулась. А я понял кое-что очень важное. Я понял, кем являюсь для Юли. Понял, что может быть только благодаря моему существованию она смогла преодолеть весь этот непростой год. Начиная с самого того момента, когда я поднял её из снега в порту Владивостока, обессилевшую, беспомощную, и до самого сегодняшнего дня, я был для нее чем-то вроде аккумулятора. Моя сила, моя уверенность, то, как я справлялся с трудностями, преодолевая их, все это служило ей самой надежной опорой. Ни власть Кирсанова, ни желание разбогатеть – все это было ничто. Но только случайно оказавшийся рядом человек, даже не подозревая об этом, помог ей пережить все это. Ведь я и не задумывался никогда всерьез, каково было ей на самом деле. Я никогда не принимал наши отношения всерьез, потому что вообще ни о чем серьёзно не думал, и ничего почти не понимал. Как она пережила этот год, какая борьба шла внутри нее? Все это оставалось за гранью моего представления, но теперь эта пелена спала и я увидел все.

Она верила в меня. Верила абсолютно, до конца. И я только сейчас это вполне осознал. Тогда я понял, что присяга Империи – ничто, по сравнению с той ответственностью, которую я несу перед Юлей.

И все это открылось мне в одном коротком взгляде… я знал, что она заметила искру понимая в моих глазах. И еще я знал, что наши отношения теперь уже никогда не будут прежними.

Вечером в лагере был большой концерт, вечеринка. Я не искал Юлю, она тоже не стремилась к моему обществу. Но мы знали, что только друг о друге и думаем. Иногда мы случайно встречались взглядами, но спешили навстречу. Мы ждали, пока что-то произойдет само собой; каждый знал, что это неизбежно. Так оно и вышло.

Мы встретились у стола с закусками. Я улыбнулся, она рассмеялась. Каждому льстило восхищение в ответном взгляде, которыми мы обменивались, окидывая взором новенькую черную форму, сержантские погоны, начищенные до блеска пуговицы и запонки, обувь и кокарду фуражки. Мы были горды своей победой, горды триумфом, который одержали вопреки всему, горды друг другом.

Мы прошлись под руку, я заложил руку за спину, как делали офицеры и Юлю это рассмешило. Мы остановились у лимонного дерева на краю танцплощадки. Я взглянул на нее и опять улыбнулся, она тоже; так мы стояли, не решаясь заговорить, глядя друг на друга. Мы допили шампанское и я предложил пройтись.

Мы ушли с концерта, и пошли по главной аллее, в глубину лагеря.

– Ну что, последний вечер? – спросил я, взглянув на нее.

Она остановилась.

– Ты не передумал? – прошептала она.

Я тоже остановился и повернулся к ней.

– Не могу, – сказал я. – Что мне делать там?

Она вздохнула.

– Ты прав.

– Но мы ведь останемся друзьями?

– А разве нет? – совсем тихо произнесла она, глядя на меня во все глаза.

Здесь уже было сумрачно, света не хватало, и её глаза отчетливо фосфоренцировали. Мне показалось, что мы стоим слишком близко. Я почувствовал, что сердце учащает биение в груди. И вдруг она взяла меня за руку. Я чуть наклонился к ней, её веки с длинными, золотистыми ресницами, которые так мне понравились еще в первую встречу, медленно опустились. Я чувствовал её дыхание на щеке…

Вдруг столб ослепительного белого света разрезал ночь и на нас с ужасающим ревом стремительно понесся огромный грузовик. Мы едва успели шарахнуться в разные стороны, машина промчалась мимо нас, грохоча и подлетая на кочках, обдав нас столбами пыли.

– Ты в порядке? – чихая, позвал я Юлю.

Она ответила утвердительно. Мы взглянули друг на друга и нас разобрал смех. Мы были в пыли с головы до ног. Смеясь и отряхивая друг друга, вернулись на концертную площадку. Смех помог избежать неловкости, которая могла бы все испортить и даже заставить нас избегать друг друга. Но, напротив, теперь мы стали ощущать свое единство куда острее, чем ощущали бы, если бы даже поцеловались. Я принес еще шампанского, мы чокнулись, выпили и она сказала, взяв меня за руку:

– У нас еще все впереди.

И я верил ей так же, как она верила в меня.

– Расскажи про Чёрный Понедельник, – вдруг попросил я.

– Это… то время, когда появился такой человек, его звали Альфред Магусто, он решил вырезать всех хиншу на Западном побережье. Он собрал целую армию под своё крыло, Патрульный Корпус поначалу дал добро, просто они не поняли, с чем имеют дело, им показалось, Магусто разберётся с преступностью, наведёт порядок. Он действовал всего одну ночь. Понедельник, 26 сентября 2078 года. Улицы были завалены трупами, несметные толпы хиншу бросились удирать, как крысы с тонущего корабля. Это была жуткая, кровавая бойня. На рассвете Магусто застрелили по приказу командующего. Но его последователи орудовали годы после его смерти. Самый страшный день…

Она не добавила больше ни слова, а я не решился продолжить эту тему.

– Помнишь, ты предложила мне отправиться с тобой куда глаза глядят, тогда, в багажнике вездехода? Сказала, что с Кирсановым мне не по пути.

– Помню, – она притихла.

– Я никогда не брошу тебя. Я всегда буду рядом.

Юля вдруг взяла мою ладонь и крепко сжала.

– Никогда не говори никогда, – улыбнулась она.

На следующий день, ранним утром в нашу палатку явилась не кто иной как госпожа Роза Гудманн собственной персоной, в ещё более строгом чёрном костюме, чем прежде. Она сурово оглядела нас, и произнесла:

– Приношу извинения, что пришлось вас разбудить, но дело не терпит отлагательства.

– Что стряслось? – Юля, на ходу напяливая брюки, показалась из-за полога. – Гудманн?! Вы-то что здесь забыли?

– И я рада вас видеть. Э-э… если вы готовы, я приступлю…

– Да приступайте уже наконец! – Рявкнул на неё Кирсанов, так что она вздрогнула.

Роза поправила очки, открыла свою чёрную папку, заглянула туда и сказала:

– Вам нужно подписать документы немедленно.

– Какие документы? Почему сейчас? – Удивилась Юля.

– Потому что позже вы уже не сможете.

Роза, наконец, подняла взгляд и уставилась на нас, хлопая ресницами.

– Это ещё почему? –