нашего сведения довели, что сегодня после ужина всем будут розданы для заполнения бумаги на получение гражданства и удостоверения военнослужащего. Кроме того нам сообщили, что с этого дня нам следует серьёзно задуматься о собственном будущем, если кто-то ещё этого не сделал раньше, и определить для себя, где бы каждый хотел послужить Империи, в каком роде войск, или, может быть, части. И даже речи не шло о том, что кто-то, возможно, хочет завершить свою так и не начавшуюся военную карьеру здесь, в Аризоне, после получения паспорта.

Нам выдали диски с фильмом, который рассказывал об истории, устройстве и сегодняшней ситуации в Императорских Вооруженных Силах. Ролик не мог оставить меня равнодушным. Увиденная картинка захватывала воображение, заставляла верить в увиденное. Конечно, даже мне было очевидно, на что это направлено, и что этот фильм – просто яркий фантик. И все-таки, внутренне я уже все решил. Возможно, Кирсанову и Диме было гораздо легче, они уже все повидали, и подобная телевизионная жвачка не могла оказать на них должного эффекта. Они умели читать между строк, или видеть между кадров, а я – нет. Я верил тому, что видел. Я загорелся. И в душе я уже был солдатом Империи…

Когда фильм закончился, в нашей палатке повисло молчание.

– Что ты там говорил насчёт трансфера грузов? – Обратился я к Кирсанову. – Берёшь свои слова обратно?

Все заулыбались.

Кирсанов поднялся, открыл вход в палатку, опустил москитную сетку. В лагере ярко горели огни под куполом ультрамаринового вечернего неба, было слышно смех солдат, по главной улице, пыля, промчались два грузовика.

Я лёг на свою раскладушку, она протяжно заскрипела подо мной, но этот звук мне казался милее и слаще шуршания самых роскошных и мягких перин.

– Вы как хотите, – буркнул я, положив руки под голову. – А я остаюсь.

Кирсанов фыркнул, прошёлся по палатке.

– Ты не знаешь, о чем говоришь, – сказал он. – Ты погибнешь зазря где-нибудь вроде Каррэвена. Кинут в какую-нибудь мясорубку и дело с концом…

Каррэвен, одна из мятежных провинций, которая стала чем-то вроде неформальной родины кариан, уже почти десятилетие наводила ужас на половину Империи своей ожесточенной, кровавой борьбой за независимость.

– И никто о тебе не вспомнит, – добавил Кирсанов.

– А что, есть кому обо мне вспоминать?

Он ничего не ответил. Но я не знал, что Дима все это время сверлил меня взглядом. И вдруг он сказал своим хриплым голосом:

– Пацан дело говорит.

– Не верю своим ушам, – я обернулся к нему. – Великий скептик соглашается со мной второй раз в жизни.

В этот момент вошла Юля, отошедшая куда-то по своим делам. Мы замолчали. Она рассеяно взглянула на нас и прошла к себе. Мы сообща организовали ей в нашей палатке отдельное пространство, отгороженное пологом, в задней её части, рядом с умывальником.

– Вы чего такие загадочные? – Она искоса посмотрела на Кирсанова. – Вроде у меня ещё не скоро день рождения.

Все сразу зашумели, замахали руками и принялись отнекиваться. Она пожала плечами, сказала «ну ладно», хотела уже было задернуть полог, но вдруг я окликнул её.

– Погоди! Послушай. – Я резко выпрямился, так что моя раскладушка отчаянно взвыла. – Я не знаю, как остальные… но я хочу остаться в армии. Чем я буду заниматься, когда мы выйдем отсюда? Да, у меня будет море денег, но если честно, они мне не нужны. Все это время я шёл за тобой не ради денег, не ради себя. Сам не знаю зачем. Я не задумывался об этом, просто шел за остальными. Но в итоге это привело меня к такой жизни, о которой я не мог даже мечтать. Я оказался здесь и впервые в жизни у меня что-то получается, мне доверяют. Подумайте сами, кем мы были до Аризоны? Никем, пустым местом, полными ничтожествами. Да, вы со мной не согласитесь, но не забывайте, я моложе всех вас, и у меня вся жизнь впереди! И впервые я занимаюсь чем-то, что мне нравится, что у меня получается. Я уже не хочу снова отправляться на поиски счастья. Потому что я его нашёл.

Я сел, избегая взглянуть по сторонам и стал терзать мозоль от подтягиваний на подушечках ладони. Повисла глухая тишина. Юля смотрела на меня странным оценивающим взглядом.

– Зачем тебе это? – Спросила она и я не узнал её голоса. Она спросила требовательно, властно, так судья спрашивает у подсудимого, есть ли у него последнее слово перед исполнением приговора.

– Я уже ответил. Я… просто хочу остаться здесь и все.

Она помолчала и сказала, уже мягче:

– Что ж, решать все равно тебе. Я не знаю, чем я буду заниматься, когда получу паспорт и расстанусь с армией. Но я всегда буду рада тебя видеть.

Я кивнул.

– Будем считать, что вы приняли мое решение.

Оставшиеся несколько недель до выпуска промчались незаметно.

За несколько дней до присяги в лагере воцарилась приподнятая атмосфера. На плацу готовили подиум с навесом для высших чинов, мы учили текст присяги и готовили выданную со склада новенькую форму действительных рядовых. Сама церемония была настоящим праздником. Днем состоялась присяга и, честно говоря, когда я шел, чеканя шаг, к возвышению, где стоял генерал-сиксфинг, сердце забилось чаще.

Я понимал, что присяга Таррагоне налагает на меня определенную ответственность, уйти из под которой просто так не выйдет. Я понимал, что если я однажды нарушу её, то не смогу себя больше уважать. Но я убедил себя в том, что если это необходимо будет для дела освобождения Земли из под ига Таррагоны, то я сделаю это не задумываясь, и никакие угрызения совести терзать меня не будут. Так или иначе, но я не видел ничего зазорного в том, чтобы присягнуть Империи и воевать в её войнах. Многие со мной поспорили бы, да только мне плевать с высокой колокольни, честное слово. Ведь Таррагона не воюет с людьми. А Земля – просто одна из её многочисленных окраинных провинций, причем самая нищая и отсталая. А я – воин Империи. И этим я наоборот поднимаю авторитет своего народа.

Я получил имперский паспорт, книжечку, с ладонь размером, в красной обложке и с золотым имперским гербом. А еще удостоверение военнослужащего и несколько знаков отличия на китель, потому что уже получил звание сержанта, за хорошую службу в Аризоне и многочисленные положительные отзывы своих командиров.

Мне было чем гордиться.

И, не скрою, меня распирало от гордости.

Вот только мне не с кем было поделиться своими чувствами. Кроме батальонных друзей, Кирсанова и Димы с Александром. Они