Эта мысль напомнила мне кое о чем. Мне захотелось выпить.

Я прошмыгнул в крохотный уличный бар к северу от Кафедральной площади, встретил подозрительные взгляды клиентуры почтенного возраста диким и угрожающим выражением лица. Гельмут и Микки часто говорили на жаргоне испанских уголовников, и я выучился у них самопроизвольному акценту в стиле Брандо, которым следовало говорить, чтобы произвести глубокое впечатление на аудиторию. Точно так же, как любой осужденный полудурок покидал тюрьму в Соединенном Королевстве вполне оперившимся кокни, его иберийский собрат приходил домой в неприглядной робе и говорил по-испански как жертва паралича, — со ртом, набитым замороженными горошинами. Я заказал порцию анисовой водки и сосредоточился на разглядывании своей худобы в зеркале за стойкой бара, развлекался до тех пор, пока не представил себя в облике чертового Сильвестра Сталлоне, бормочущего свои слова как полковник Куртз. Тогда я понял, что способен производить впечатление на посетителей бара. Бармен был тучным парнем, нарочито любезным, но улыбка испарилась с его лица, когда я огласил свой заказ. Он смотрел мимо меня, ощупывая пальцем прыщик в складках своего горла.

— Чего он хочет? — обратился бармен к посетителям.

— Он спрашивает, где Кафедральная площадь, — отозвался подстриженный под полубокс пенсионер, не отрывая глаз от первого розыгрыша лотереи. — Скажи ему, что она в конце улицы.

Я взглянул на бармена, ожидая, что он передаст мне сообщение пенсионера, но тот раздул ноздри и удостоил меня лишь пренебрежительным кивком, что в данном случае следовало перевести как «Слышал, что тебе сказали?» или просто «Вон!».

На некоторых людей уголовный стаж не действует.

Я выпил свой стакан и оставил их заниматься лотереей из нумерованных шаров. Чувствуя головокружение, неустойчивость и расстройство, проковылял из бара в переулок, освещаемый электрическими фонарями. Что-то развязалось глубоко в моих кишках, мерцало и бурлило, воздействовало кислотой на мою толстую кишку, вызывало спазмы мышц и заставляло дрожать колени. Остановился на минуту, прижав лоб к прохладному стеклу витрины ателье, считая причиной боли последний стакан анисовой водки. Я ощущал зуд каждой по́рой, забитой сальными выделениями, переминался с ноги на ногу на грязной плите тротуара, ловил воздух слабыми вдохами жертвы незаметно подкравшегося сердечного удара, предпринимал вялые попытки не поддаваться панике, которая, в конце концов, одолела меня в этом темном, вонючем районе на краю земли. Отражаясь в витрине, я мог видеть полную абсурдность своего положения: двадцатисемилетний субъект, одинокий и дрожавший в переулке Кадиса, как наркоман с телевизионного экрана.

Я задержал дыхание, когда холодная волна тошноты опрокинула меня на витрину, затем задышал легче. В результате отсутствия кокаина, способного сделать жизнь более сносной, за очень короткое время было потреблено слишком много алкоголя. Было жалко себя и противно, но боль и смятение, охватившие меня у воняющего мочой подъезда закрытого магазина, все же позволяли осознать, я сознавал, что еще в состоянии послать к черту такую жизнь.

— Что он делает? — спросили парни, прошедшие мимо меня в поисках мифических девственниц, которые якобы существовали в дискобарах, расположенных вокруг доков. Что-то легкое и вместе с тем оскорбительное отскочило от моей шеи, а смех проходивших мимо юнцов сказал о моем статусе на уровне заключения вполне профессионального социолога. Бомж. Вахлак. Алкоголик. Наркоман. И все же я никого не убил, а это кое-что значит.

Я оттолкнулся от витрины, оставил на стекле оттиск, как на Туринской плащанице, и двинулся на свет в конце переулка.

«Aqui termina la fiesta», — гласила надпись на афише. «Праздник кончается здесь». А я всегда полагал, что он только начинается.

Вынул из заднего кармана сложенное письмо Гельмута и перечитал. Приятель Гельмута по тюрьме мог находиться в баре «Тоска» на Кафедральной площади. Когда я прищурился одним глазом из-за света фар проезжавшего транспорта, понял, насколько обманчиво может быть приличное имя.

Я открыл дверь и вошел в пустой бар, украшенный в духе южноафриканского представления о швейцарской даче. Беспрерывно звучали мелодии в исполнении Сержа Гинсбурга. Мне внезапно пришла в голову мысль, что приятель Гельмута работает на человека, страдающего такой безнадежной безвкусицей, что от отчаяния приобрел вкус.

— Мне нужен Тони, — обратился я к угрюмой официантке бара.

Она пожала плечами:

— Все ищут кого-нибудь.

— Мы как-то проводили вместе время. Он сказал, что, если я буду в Кадисе, должен разыскать его. Здесь. В этом баре.

Она ответила глазами и подчеркнуто искривленными губами, что ей наплевать, затем ушла из бара. Я в замешательстве проследил за ней взглядом. Мой испанский был не настолько хорош.

— Ей нужны только красавцы, — произнес низкорослый мужчина с маслянистой кожей, одетый в ярко-белую спортивную куртку. — Но здесь она не найдет этого, верно? — Хихикая, он держал меня под локоть и, как только я повернулся к нему, опустил руку. — Сильвестр, — отрекомендовался он, протягивая руку.

— Гордон, — назвался я, пожимая руку. — Вы знакомы с Тони?

Он заказал выпивку, словно тянул время.

— С Трагичным Тони? — уточнил наконец.

Я сделал головой движение, которое нельзя было счесть ни кивком, ни поворотом, ни покачиванием.

— Есть какой-нибудь другой Тони?

Сильвестр потягивал свою мансанилью, размышлял о прошлом.

— Полагаю, нет. Я помню Счастливого Тони, Сердитого Тони и Глупого Тони, но все они сейчас в ином мире…

— Как насчет бывшего зэка Тони? — прервал я его.

Сильвестр взглянул на меня так, словно впервые увидел мою неопрятность.

— Хорошо сказано, — заметил он насмешливым тоном, словно не соглашался с собственной оценкой. — «Бывший зэк Тони». Это ему понравится.

Трагичный Тони появился после того, как я расчихался от сильного запаха надушенной мужской клиентуры бара, почувствовал их отчаянную борьбу с раздражением после бритья и обратился к бесстрастной официантке бара за помощью.

— El Tragico,[20]— нахмурилась она, кивая на дверь.

Я допил свое пиво и сделал пару глубоких вздохов. Мне предстояла встреча с человеком, которого звали Трагичный Тони, в увеселительном баре под названием «Тоска». Я уверял, что нас в прошлом что-то связывало. Его патроны наблюдали за нашей встречей с живым интересом. Несомненно, их забавляла беседа Трагичного Тони с субъектом неприглядного вида. Тони остановился рядом со мной у стойки бара. Это был крупный, мускулистый сорокалетний мужчина с блестящей от бриолина черноволосой головой и мускусным запахом любителя косметики.

— Я не думаю, что знаком с вами, — сказал он прокурорским тоном.

— Мы не знакомы, — согласился я. — Но у нас есть общие друзья. — Я передал ему письмо Гельмута.