Покончив с ужином, я иду в отведенную мне комнатушку, в самом конце дома, и укладываюсь на кровать. Несмотря на усталость, мне не спится. После стольких ночей, проведенных в душном трюме, покой, царящий в этой комнате, действует мне на нервы, я все еще невольно ощущаю, как меня качают волны. Я открываю ставни, чтобы глотнуть ночного воздуха. Снаружи крепко пахнет землей, ночь наполнена пением жаб.

Как не терпится мне снова вернуться в океанскую пустыню, услышать рокот разбивающихся о форштевень волн, звенящий в парусах ветер, оказаться между небом водой, ощутить бездонность глубины, насладиться музыкой разлуки! Сидя у раскрытого окна на старом продавленном стуле, я вдыхаю запахи сада. Я слышу голос Брадмера, его смех, потом смех хозяйки. Похоже, им очень даже весело… Какая разница? Кажется, я так и заснул, упершись лбом в подоконник.

Понедельник утром

Я иду по южному острову — тому, на котором расположен поселок. Острова-близнецы, образующие архипелаг Агалега, вместе взятые, не превосходят размерами округ Ривьер-Нуар. Однако после нескольких дней на «Зете», где единственный мой моцион заключался в перемещении из трюма на палубу и с кормы на нос, и эти расстояния кажутся мне немаленькими. Я шагаю через раскинувшиеся, сколько хватает глаз, плантации кокосовых и масличных пальм, медленно ступая босыми ногами по изрытой земляными крабами песчаной почве. Кругом стоит непривычная тишина. Сюда не доносится шум моря, только ветер шелестит в листьях пальм. Несмотря на ранний час (когда я вышел из отеля, все еще спали), становится жарко и душно. В прямых аллеях нет ни души, и, если бы сама регулярность посадок не выдавала присутствия человека, можно было бы подумать, что остров необитаем.

Однако я не прав, говоря, что кругом никого нет. Едва ступив на территорию плантаций, я почувствовал, что за мной следит множество настороженных глаз. Это земляные крабы, они наблюдают за мной с обочины тропинки, иногда поднимаясь на лапах и угрожающе потрясая клешнями. В одном месте они совершенно перегородили дорогу, и мне пришлось сделать крюк, чтобы обойти их.

Наконец я добираюсь до противоположного края плантаций на севере острова. Спокойные воды лагуны отделяют меня от его брата-близнеца, не такого богатого как этот. На берегу стоит лачуга старого рыбака, ее хозяин чинит сети рядом с вытащенной на сушу пирогой. Он поднимает голову, смотрит на меня, затем снова принимается за работу. Его черная кожа лоснится на солнце.

Я решаю вернуться в поселок другим путем, вдоль берега, по белому песчаному пляжу, который окаймляет почти весь остров. Здесь чувствуется дыхание моря, но нет тени кокосовых пальм, в которой можно было бы укрыться. А солнце палит так сильно, что мне приходится снять рубаху и обмотать ею голову и плечи. Добравшись до другой оконечности острова, я не в силах больше терпеть. Скинув с себя всю одежду, я ныряю в светлую воду лагуны. С наслаждением плыву к рифам, пока вода не становится холоднее, а рокот волн — ближе. Тогда медленно, почти не двигаясь, я возвращаюсь обратно к берегу. Раскрыв под водой глаза, смотрю на разбегающихся от меня разноцветных рыбешек, слежу за тенью акул. Я ощущаю холодное течение, что гонит от пролива рыбу и обрывки водорослей.

На пляже я одеваюсь, не дав телу обсохнуть, и снова отправляюсь в путь, ступая босиком по раскаленному песку. Чуть дальше мне встречается стайка чернокожих ребятишек, направляющихся удить осьминогов. Им примерно столько лет, сколько было нам с Дени, когда мы совершали наши вылазки на Черную реку. Они в изумлении смотрят на странного белого в запятнанной морской водой одежде, со слипшимися от соли волосами и бородой. Может, они принимают меня за жертву кораблекрушения? Когда я подхожу ближе, они убегают и прячутся в тени кокосовой рощи.

Перед тем как войти в поселок, я, чтобы не пугать людей, отряхиваю одежду и расчесываю волосы. По ту сторону рифов виднеются мачты шхуны Брадмера. На длинном коралловом молу выстроились в ряд, ожидая погрузки, бочонки с маслом. Матросы отвозят их на пироге на борт и возвращаются за следующей партией. Остается погрузить еще бочонков пятьдесят.

Вернувшись в отель, я обедаю вместе с капитаном Брадмером. В прекрасном расположении духа он сообщает мне, что погрузка масла будет завершена сегодня ближе к вечеру, а завтра на рассвете мы снимемся с якоря. Чтобы не дожидаться отлива, мы переночуем на борту. А затем, к моему удивлению, он заговаривает со мной о моей семье и об отце, с которым познакомился когда-то в Порт-Луи.

— Я узнал о несчастьях, что свалились на него, обо всех его неприятностях, долгах. Все это очень печально. Вы ведь жили в Ривьер-Нуаре?

— В Букане.

— Да, верно, за имением Тамарен. Я бывал у вас когда-то, задолго до вашего рождения. Это было еще при вашем дедушке. Прекрасный белый дом с восхитительным садом. Ваш батюшка только-только женился тогда. Я помню вашу матушку совсем юной женщиной с красивыми темными волосами и прекрасными глазами. Ваш батюшка был сильно влюблен в нее, это был брак по любви. — Помолчав, он добавляет: — Как жаль, что все так закончилось, счастье недолговечно. — Он смотрит через веранду в садик, где копошится черная свинья в окружении целого птичника. — Да, жаль…

Больше он не произносит ни слова. Словно сожалея о проявленной слабости, капитан встает, надевает шляпу и выходит из дома. Я слышу, как он переговаривается с хозяйкой, затем появляется вновь:

— Сегодня вечером, мсье, пирога отправится в последний рейс в пять часов, до начала прилива. Извольте быть к этому часу на молу. — Это больше похоже на приказ, чем на пожелание.

Проведя день в скитаниях по южному острову, который я исходил от поселка до восточной оконечности и от больницы до кладбища, в назначенное время я стою на молу. Мне не терпится поскорее снова оказаться на «Зете» и продолжить плавание к Родригесу.

Мне кажется, что все, кто сидит сейчас в удаляющейся от берега пироге, испытывают то же, что и я, — то же желание поскорее выйти в открытое море. На этот раз капитан правит сам, а я сижу впереди. Я вижу, как приближается гряда рифов, как, вздымая стену пенных брызг, бьются о нее длинные валы. Вот нос пироги задирается навстречу набегающей волне, и сердце у меня колотится от страха. Меня оглушает шум прибоя, крики вьющихся над нами птиц. «Навались!» — кричит капитан, когда волна откатывает назад. Несколько взмахов восьми весел — и пирога устремляется в узкий проход между рифами, взмывает на подоспевшую волну. Ни одной капли не попало внутрь! И вот мы уже скользим по бездонной синеве к чернеющему вдалеке силуэту «Зеты».

Позже, на борту, когда матросы спускаются в трюм для сна или игры в кости, я смотрю в ночь. На острове, там, где стоит поселок, мигают огоньки. Но вот они гаснут, и земля исчезает из виду. Остается лишь темное ничто да шум волн на подводных камнях

Как почти каждый вечер с начала путешествия, я лежу на палубе, завернувшись в старую конскую попону, и смотрю на звезды. Свищет в снастях морской ветер, предвещая начало прилива. Я уже ощущаю толчки первых валов, они устремляются под корпус корабля, от чего остов трещит по всем швам. Скрипят и стонут якорные цепи. В небе блещут неподвижные звезды. Я внимательно вглядываюсь в них, стараясь отыскать те, которые мне известны, как будто в очертаниях созвездий смогу прочесть свою судьбу. Скорпион, Орион, легкий силуэт Малой Медведицы. У самого горизонта — Корабль Арго, с длинной «кормой», под узким «парусом», Малый Пес, Единорог. И особенно — Плеяды, напоминающие мне сегодня вечером о прекрасных ночах в Букане, семь огоньков, чьи имена, которые назвал нам отец, мы с Лорой повторяли как волшебное заклинание: Алкиона, Электра, Майя, Атлант, Тайгета, Меропа… И последняя, ее мы называли не сразу, такая маленькая, что никогда не знаешь, действительно ли ты ее видишь: Плейона. Я и сегодня люблю повторять вполголоса их имена, один, ночью, как будто знаю, что в этот самый момент они появляются там, над Буканом, в просвете между облаками.