- Ты говорил про секреты, - напомнил я, - поделишься одним, малыш?

- Только одним, - признается тихо, - я маме обещал никому его не рассказывать.

Через несколько минут я отложил телефон в сторону.

Боялся разбить после секрета, которым со мной поделились. А руки ведь так чесались – причинить себе физическую боль, чтобы та пришла на смену душевной.

Молчание в салоне угнетало.

Где-то рядом взлетал самолет. Мне в Волгоград сегодня не вернуться. Жизнь перевернулась, не до дома мне.

- Коля, у меня может быть сын? – выдавил я спустя время.

- Не знаю, Эмин Булатович.

Коля тяжело дышал. Но встретил мой взгляд совершенно спокойно.

- Какого же черта ты не знаешь, Коля, - я сжал челюсти, - если этот ребенок живет с Дианой?

Ярость нарастала, грозя перейти во что-то большее.

В погром, например.

Или в мысль, что Коле пора на покой.

- Вы велели не соваться в Калининград лично, и я ни сном, ни духом там не был. Но клянусь, что по документам все было чисто.

Коля побледнел.

Но не занервничал. Взгляд его не бегал, не таился.

- Клянусь своей жизнью. Я бы такое ни за что не скрыл. Лучше бы сдох.

Коля тоже был на эмоциях. Приходил в себя, переваривал, думал. В его глазах был обычный страх ожидания – что этот псих сделает в этот раз? Не страх предателя. Предателей за версту слышно, страх их с потрохами выдает.

Так было со Смертником. С Андреевым. С Расторгуевым. Который пока еще жив.

- Мальчик что-то рассказал?

- Рассказал. Еще как рассказал, Коля. То ли партизан из него никакой, то ли… собственные интересы? Абсурд какой-то. Я ничего не понимаю, Коль. 

Я потер губы пальцами, уставившись в окно. Аэропорт. Один шаг, и я в самолете.

Должен был быть.

- Летим в Калининград, - скомандовал я, - сейчас же.

- Это самоубийство, Эмин Булатович.

- Самоубийство – скрывать от меня ребенка. Вот, что самоубийство, Коля.

Через два часа мы приземлились в Калининграде. Только я, Коля и сумка металла. В моем взвинченном состоянии это очень много. Больше, чем людей Алиева.

Еще некоторое время заняла дорога. Дорога, изматывающие мысли, адская головная боль. И еще одна боль, прожигающая сердце.

Смогла же ты залезть туда, Диана. Вставить нож в сердце и повертеть им во мне умудрилась. Я никогда не сомневался в тебе, девочка. Ты смогла все и даже это – убить, но оставить в живых.

У тебя не может быть детей от другого, маленькая. Ты ни с кем не была – сама мне в этом призналась, помнишь? Помнишь. Скажешь, что солгала? Ты можешь. Ты, но не твое тело, которое отзывалось на мои ласки как девственное.

Твое счастье, если все это окажется совпадением.

Твое счастье, маленькая.

Иначе я затащу тебя в ад.

- Ребенок знает меня, - я тяжело вздохнул, - поэтому шел на контакт. Он хотел, чтобы я приехал. Город назвал. Понимаешь, Коля?

- Она учится. Это невозможно, Эмин Булатович. Дважды в год уезжать в Питер, работать, иметь ребенка и ни копейки из денег Анархиста не брать - это за гранью реального.

Коля замолчал, а затем чертыхнулся.

- Чего, Коля?

- Только миллион брала. Четыре года назад. Вспомните, я тогда приносил вам отчет о снятии крупной суммы денег, но вы тогда ничего и слышать о Диане не хотели.

Я помнил то время – прошло полгода с тех пор, как я отпустил ее. Меня уносило тогда серьезно. Переклинило – даже имени произносить ее не разрешал. Под запретом было. Табу.

Теперь всплывает все на поверхность. Всплывает и аукается мне втройне.

Твою мать.

- На хрена ей миллион понадобился?

Я сцепил челюсти, не видя ничего перед собой. Только детский голос. Мальчик. И Диана. Маленькая лгунья. Моя любимая девочка.

- На роды. На поддельные документы, - перечислял Коля, - на поддельную прописку. Для оформления ребенка на других родителей. Только так она могла скрыть ребенка.

Коля чертыхается и гонит быстрее. Превышает. Понимает, что накосячил. Крупно и непозволительно.

- Эмин Булатович…

- Молчи, Коля. Я не в настроении.

Не в настроении – мягко сказано. Слишком.

Я устало потер переносицу. Коля вез меня по ухабам – прямая дорога туда, где жила маленькая. Мимо проносились одноэтажные дома. Кирпичные и деревянные, через один. Соседские дети сновали туда-сюда, и в каждом я пытался поймать похожее лицо. Не выходило.

Большая деревня – так я называл любой провинциальный город. Неинтересно, скучно. Но меня конкретно сюда затащило.

Было даже интересно взглянуть на ее лицо, когда она снова увидит меня. Когда я окажусь на ее территории. Надеюсь, девочка не успеет пожаловаться на меня Дамиру. Не успеет попросить о помощи своего старика.

И тогда я хорошенько поговорю с ней.

И не только поговорю.

Мы резко затормозили у дома в конце улицы. Я прищурился: вот, куда ты сбежала от меня, маленькая. Маленький городок, в котором я не должен был искать тебя. Никогда.

Я хлопнул дверью. Навстречу мне тут же вышла старушка. Отважная, строгая. Ненавидящая моего отца, который испортил жизнь ее дочери.

Марина ждала меня. Будто знала, что я должен приехать, чтобы забрать свое.

- Значит, Эмин Шах пожаловал в гости? Или будешь вламываться, как и твой отец?

Голубые глаза посмотрели на меня в упор. Губы Марины поджались в строгую линию, образуя вокруг множество морщинок. Придирчивым взглядом старушка оглядела нас с Колей.

Я сцепил челюсти, от нервов засовывая руки в карманы. Отношения не заладились с порога. Понятно, чего Марина так злила Анархиста – она, как и Диана, была остра на язык.

- Не в гости, - ответил ей тем же, - а за сыном. И я войду в дом, чего бы мне это ни стоило, Марина.

Коля

Я устал.

Два слова, описывающие мою жизнь последние пять лет.

Пять лет работы на Эмина. Работы на самого дьявола, где нет отдыха. Нет права на ошибку. На предательство – и подавно.

Где ты становишься верным бойцовским псом, готовым охранять своего хозяина.

В этом мире нет отдыха. Выходцы такой жизни впервые сказали ту самую фразу – на том свете отдохнешь. Я, знаете, того света как манны небесной жду, хотя и молод внешне, просто отдохнуть хочется.

С появлением у Эмина собственного бизнеса стало немного проще. Меньше дел в тени, больше благотворительных забегов и встреч с живыми людьми, где не приходится оценивать шансы: выйдешь ты с вечера живым или нет.