Они готовы убить женщину, если она не удовлетворяет их желания.

Не знаю, какие именно желания он имел в виду, но скорее всего сексуальные. Я записал на ладони, чтобы спросить Мелинду попозже, но забыл.

Мужчины и женщины хотят разных вещей.

Мужчины все время хотят чего-то от женщин. Например, их тела. А женщины должны остерегаться этих опасных желаний.

Это вызывает у меня кучу вопросов и сомнений.

Во-первых, разве женщинам от мужчин ничего не нужно? Только мужчин интересует секс?

Во-вторых, я тоже вырасту и превращусь в мужчину, готового на все ради секса? Которого женщинам нужно остерегаться? Утрачу контроль над собой, как, судя по всему, делают все мужчины?

Если да, то я не хочу вырастать.

Я думаю о Саге, о том, какие мягкие у нее губы. Об аромате ее розовых волос и тепле ее кожи. О фейерверке внутри, когда она меня поцеловала, об ощущении, что это самый важный момент в моей жизни, что он разделил мою жизнь на части – до и после поцелуя – и что моя жизнь никогда уже не будет прежней.

Сага меня не боялась. Она сама хотела меня поцеловать.

Все это не укладывается у меня в голове.

Может, только мужчины-мусульмане опасны. Может, все дело в той книжке, которую они читают, – Коране, – потому что там написано, что они должны воевать с неверными. Я видел по телевизору мужчин в черных масках с черными флагами с арабской вязью. Они взрывают себя, направляют грузовики в толпу, отрезают головы пленникам и хотят создать во всем мире халифат. Я боюсь, что они придут и сюда тоже, но глубоко внутри считаю, что тут им не захочется иметь халифат.

Тут слишком скучно. Даже для безумных религиозных фанатиков.

В Библии написано, что нужно любить ближнего, как себя самого. Нельзя причинять ближним вред, убивать их, так нам объяснил учитель. Но Сага утверждает, что христиане во имя Бога убили больше людей, чем мусульмане. По ее мнению, любая религия опасна и превращает тебя в раба, потому не стоит слишком увлекаться религиозными учениями.

Я не знаю, чему верить.

В Бога я, во всяком случае, не верю, потому что если он существует, то позволил маме умереть от рака, и тогда я не хочу иметь с ним ничего общего.

Я упаковал Эйфелеву башню в картонную коробку и закрепил на багажнике мопеда Мелинды. Задание нужно будет сдать после обеда. Положив дневник в рюкзак, я поехал на заброшенный завод.

Вообще-то, мне нельзя ездить на мопеде, поскольку мне еще нет пятнадцати, но в Урмберге этот закон не работает. Здесь все ездят на мопедах, потому что другого выбора у них просто нет. Папа против того, чтобы мы ездили в снегопад, но он еще спит, а я собираюсь ехать осторожно. Я сворачиваю к постройкам из ржавого железа. Мопед немного заносит на снегу, но мне удается удержаться в седле. Небо зловещего, темно-синего, почти фиолетового цвета. Стая черных птиц кружит над крышей.

Я достаю коробку и вхожу в разломанную дверь под желтой табличкой «Вход посторонним воспрещен».

Передо мной пустой и тихий цех. Бетонные колонны разных цветов поддерживают высокую крышу. Бледный свет сочится сквозь грязные окна под крышей. Гигантские машины с зубчатыми колесами выстроились вдоль стен. Все эти машины для обработки стали, но я не знаю, как они называются. С балок свисают цепи. Вдоль цеха идет железный мостик для прохода. К машинам с потолка тянутся большие шланги, как от гигантского пылесоса. В стены воткнуты разные крючья. Еще здесь есть шкафы с зияющими пустотой ящиками. В воздухе витает запах машинного масла.

Папа рассказывал мне об этих машинах. Он работал здесь до того, как производство перевели в Азию, а завод закрыли. Когда-то здесь работала половина Урмберга. Другая половина работала на трикотажной фабрике.

Вот почему сейчас в деревне так много безработных.

Я прохожу мимо машин-монстров, способных превратить огромные листы железа в маленькие кубики, и пытаюсь представить, каково это было – работать здесь. Папа говорил, что неплохо. Цех был чистым и светлым, зарплата хорошей, а коллеги приятными. Он также говорил, что политики предали Урмберг и что его жизнь была бы совсем другой, останься здесь производство.

Я гадаю, что было бы по-другому. Мама бы все равно заболела раком? Но, может, он пил бы меньше и ему не нужно было бы постоянно ездить к той злобной тетке с биржи труда.

У папы всегда грустный вид, когда он рассказывает про завод. Я пытаюсь его подбодрить. Говорю, что у всего есть и хорошие стороны. Например, поскольку ему не надо работать, у него было время заняться домом. У нас никогда не было бы такой красивой террасы, если бы он работал на заводе.

Тогда он смеется, начинает шутливо бороться со мной и говорит, что я чертовски прав. К черту идиотов с биржи труда и хозяев завода тоже.

Я люблю, когда папа в хорошем настроении.

В глубине цеха стоит стол бригадира. На нем пусто, разумеется, но на полу рядом валяется телефонная книга. Раньше звонить было сложнее, чем сейчас. Сначала надо было найти нужный номер в справочнике.

Мне нравится листать эти старые телефонные книги. Там можно найти имена и номера людей, которые здесь жили, и названия предприятий, на которых они работали. Страницы тонкие, влажные и легко рвутся, стоит за них сильно потянуть.

На полу около стола лежит старый грязный матрас. Рядом стоят свечи. Пол усыпан пивными банками и окурками – свидетельство того, что не только я здесь тусуюсь.

Я осторожно ставлю коробку с башней на пол, присаживаюсь на влажный матрас и открываю рюкзак. Достаю дневник и банку с колой из дома, ищу нужную страницу с загнутым уголком и начинаю читать.