— Не обольщайся относительно своих внешних данных, милая, — покровительственно бросила она Лидии во время небольшой дружеской вечеринки. — Я читала, что сейчас, особенно в Лондоне, в мире моды принято приглашать для работы чуточку кривоногих и чуть-чуть косоглазых манекенщиц. Считается, что небольшой физический недостаток только придает пикантность женщине, всем уже обрыдли стандартные красотки.

Лидия еле сдержалась, чтобы не вцепиться в шевелюру подруге, которая, можно сказать, и вернула ее к жизни. Однако вовремя остановилась, решив, что все это сказано от элементарной женской зависти.

…Лондон и суматошный мир моды оглушили и ошеломили ее. В течение дня у нее не было ни минутки свободного времени — бесконечные кастинги, примерки, съемки… Даже с дочерью Элиной, которая благополучно заканчивала закрытый колледж в лондонском пригороде Челси, ей удалось встретиться не более двух раз. Зато дочь, шестнадцатилетняя веснушчатая стервочка с безупречным английским и с безупречной уверенностью в собственной правоте, поддержала родительницу, одобрительно заметив:

— Ну ты даешь, мать! Наверное, скоро станешь первой бабушкой среди манекенщиц, чем и прославишься.

— Ты беременна? — с замиранием сердца спросила плохо понимающая тонкий английский юмор мать и, получив отрицательный ответ, облегченно выдохнула: — Слава Богу!..

Мир моды и модельный бизнес разочаровали Лидию Марушкину. У своих товарок по работе она, плохо говорившая и по-английски, и по-французски, не встретила теплого приема или элементарного сочувствия, а только мелкие дрязги и непонятную зависть. Среди них, как ни странно, она не заметила ни одной с кривыми ногами или с косоглазием. Однако, сопоставив сумму своего и их гонорара, Лидия поняла, что человечек с куриным клювом вместо носа ее страшно надул. Однако деваться было некуда, контракт надо было выполнять, иначе ей грозила огромная неустойка.

Получив от двух-трех престарелых американских гангстеров предложения поужинать, она с негодованием отказалась, считая себя гораздо выше сомнительного удовольствия от легкого ужина с обязательным пересыпом в недорогой гостинице. Остальные мужчины, попадавшие в поле ее зрения, оказывались или гомосексуалистами, или импотентами. Неизвестно чего она ждала от Лондона — понятно, чего-то большего. Разочаровавшись во всем мире моды, Лидия уже с нетерпением ожидала, когда закончится срок ее контракта, чтобы вернуться домой, как вдруг случилось это…

…Утомленная показом, она в задумчивости подпирала стену в своем длинном лиловом платье и бокалом шампанского в руках. В ее печальных карих глазах плавился и дробился на мириады осколков свет от огромной люстры, висевшей в зале, полном шаркающего, жующего, смеющегося народа.

Он сразу заметил ее — немолодой, но и не старый джентльмен с аккуратными усами и пронзительным взглядом глубоко запавших глаз. А она заметила, что он ее заметил, но равнодушно отвернулась, полагая, что это один тех престарелых американских гангстеров, к которым у нее недавно появилась идиосинкразия. Углом глаза Лидия уловила, что джентльмен что-то шепнул официанту и удивленно поднял брови, услышав ответ.

— Мадемуазель Маручкина, — услышала у себя за спиной Лидия, когда внимательно изучала живопись старинного зала в викторианском стиле, где проходил прием. — Позвольте вам представить вашего давнего поклонника…

Поль Дюран, молодой человек с женственной наружностью (он занимался подбором обуви для показов), стоял за ее спиной, одетый в живописный фрак сине-розовых тонов с изумрудными разводами, готовясь представить ей того самого, не молодого, но и не старого джентльмена, который пялился на нее весь вечер.

Лидия изогнула губы в притворно-вежливой улыбке: что ж, еще один из сонма готовых задешево развлечься за ее счет…

— Мистер Роберто Мадзини, — произнес Поль Дюран, нежно поглядывая на своего спутника. — Известный кинорежиссер.

Лидия побледнела, но нашла в себе силы выдавить:

— Рада познакомиться, господин Мадзини. Много о вас слышала…

Не молодой, но и не старый господин галантно приник к ее руке, щекоча кожу своими душистыми мягкими усами…

А Раиса Александровна, находясь в Москве, примерно в то же время поставила плюс напротив третьего пункта в личном деле Лидии М. Этот третий пункт также был выполнен успешно.

Агентство «Нескучный сад» приступило к выполнению четвертого и последнего пункта. Этот пункт был самым дорогостоящим.

Они скрылись от всего света в прекрасном замке среди зеленых полей Средней Англии, где бродили стада белоснежных овец, напоминая облака, спустившиеся на землю. Они проводили целые дни в обществе друг друга, болтали обо всем, что приходило им в голову (по счастливому совпадению маэстро Мадзини неплохо знал русский язык, хотя и говорил с заметным иноземным акцентом). Они пили красное вино, ели яблочный пудинг и строили планы относительно совместной работы. Да, именно только относительно совместной работы, а не относительно того, о чем вы сейчас подумали, — ведь мистер Мадзини оказался, как ни печально это признать, всего лишь безнадежным влюбленным в нее импотентом, как он сам объяснил.

— Это трагедия всей моей жизни, — стыдливо произнес он, пряча глаза. — Когда-нибудь я расскажу вам об этом, дорогая, и вы содрогнетесь…

Такое положение дел устраивало Лидию, придавало острый привкус всему происходящему. Собственное признание синьора Мадзини снимало с Лидии все обязательства сексуального характера, обычно возникающие в процессе совместной работы мужчины и женщины еще не пенсионного возраста. Они творили кино — и только кино. Они соединились в искусстве и ради искусства. Их платоническая любовь должна придать картине тот самый тонкий элегический шарм, который возникает при слиянии русской духовности с итальянской страстностью на английской почве.

— Я хочу снять фильм о вас, моя дорогая, — признался ей Роберто за бокалом коллекционного вина из подвалов замка лорда Беркли. Упомянутый лорд, которого Лидия на протяжении месячного проживания в его владениях так и не увидела, был другом режиссера. Он любезно предоставил им уютное средневековое гнездышко, где по вечерам в темных извилистых переходах можно было увидеть колеблющееся пятно семейного привидения, а крысы спокойно шуршали длинными хвостами по каменному полу, подбирая крошки недавнего ужина.

Романтической обстановке соответствовал и нежный голос чаровника Роберто, который страстно произносил слова восхищения. Они отдавались отчетливым эхом в темных углах парадного зала, по площади равного примерно четырем футбольным полям вместе с трибунами для зрителей.

— Любой самый лучший сценарий не годится для вас, потому что не может раскрыть вашей индивидуальности, вашей необыкновенной души…

Лидия таяла, как лед, опущенный в горячую воду. Ну какая женщина пропустит мимо ушей замечание о своей неповторимой индивидуальности и прекрасной душе, в существовании которой она не сомневается! Очевидно, Роберто Мадзини был неплохим психологом. Он знал, что для любой особы женского пола, как нож в печени, слова о том, что ее любят только за ее ангельское личико, если, конечно, личико у нее действительно ангельское. Очевидно, он читал Достоевского и всегда, прежде чем приступить к решающему разговору с дамами, повторял себе слова инфернальницы Грушеньки: «Полюбите нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит».