— Меня Лена зовут, кстати. А тебя? И почему прячешься?

Осьминожка замялась, явно не зная, как ответить.

— Нет имени. Нет звать, — наконец выдала она. — Зачем? Нас никто не зовет. Мы — злые. Надо искать пищу. Мы охотимся, на нас тоже.

— А ты, случайно, на носовые платки и шляпы не охотилось по другим комнатам?

— Да. Искал вкусное, питательное. Чтобы жить. Я не хочу делать так, как те, другие.

— Кто “другие”?

Но монстрик промолчал. Насупился весь, щупальцы втянул, сгорбился.

— Ладно, — пришлось признать, что я ровным счетом ничего не понимаю. — И что нам теперь обоим делать?

— Можно остаться? — существо смотрело на меня жалобно и пронзительно. — Я не причиню тебе зла. Уже не причинило. Только не говори никому.

— Ну… — настала моя очередь смутиться. — Не пойми превратно, но это даже не совсем моя комната. Я тут живу и работаю, временно, причем. Наемный сотрудник по контракту. Вряд ли мне можно заводить домашних животных, да к тому же каких-то секретных и ворующих чужие вещи.

— Я не животное!

— А кто?

— Не знаю, — осьминожка задумалась.

— Слушай, так дела не делаются. Я не могу взять тебя под опеку, кормить-поить неизвестно чем. Может, ты поищешь другого покровителя? Который понимает об этом мире больше.

— Убьют. Таких, как я, никто не любит.

— Почему?

— Нам надо есть. Много есть. Питательно, сильно. Но я хочу иначе. Не отдавай меня. Не говори.

— Да не отдаю я тебя никому, и никто тебя не убьет, — возмутилась я. — Воровать, конечно, плохо. Особенно, если на кухне, вдвойне опасно — у мастера Вардена. Безобразия с холодильными установками вчера — твоих лап дело? Я так и подумала. Хорошо, что тебе сковородкой не досталось или скалкой. Но вообще-то, постоять в углу за то, что ты навело тут бардак и наморозило комнату, точно не повредило бы.

— Я могу в углу, — радостно закивало это зубастое нечто. — Я могу даже жить там, если хочешь. Я не трону. Честно.

— Заладило! — терпение мое начало таять. — Сказала же: нет. Мне хлопот своих хватает. Питомцы — это перебор. Давай я сейчас открою дверь и ты просто уйдешь? Поищешь другое место, натаскаешь туда носовых платков и печенья, может, подружишься с кем-то. Обещаю, что никому не расскажу.

— Пожалуйста!

— Нет.

Я встала и подошла к двери. Выглянула в щелку, убедилась, что никого нет, осмелела, проверила коридор. Пусто, тихо. Девочки еще не вернулись, Мирабель у себя, в королевских покоях. Шеф-повар и Ги, как и положено столичным звездам, живут в собственных домах в городе, Вильхельм, наверное, уже спит и третий сон видит. А больше в это время в служебном крыле народу и не встретишь.

— Там нет никого. Нечего бояться, — я вернулась в комнату и сделала приглашающий жест. — Иди, пожалуйста. Я очень спать хочу.

Существо грустно кивнуло. Встало на ножки, поплелось к выходу. Но на пороге замерло и подняло на меня огромные печальные глаза.

— Хорошо. Прости.

И поплелось в коридор.

Вот же дрянь! Я смотрела вслед неизвестному монстру и чувствовала себя ужасно неловко. Как котенка на улицу выкинула. Одна моя часть монотонно повторяла: нечего укрывать воров, тем более — зубастых и с непонятными пищевыми предпочтениями. А вторая тихонько скреблась где-то под сердцем, напоминая: тебя-то не съели, и вообще, похоже, что это детеныш неразумный, мудрено ли влипнуть в неприятности, когда ты один и совсем беспомощный?

В конце концов, жили мы вдвоем в одной комнате как-то эти три дня, и еще проживем. Если договоримся о правилах поведения и границах дозволенного, конечно. А потом схлынет сумбур начала отбора, разузнаю о нем побольше и найду, куда безопасно пристроить.

Осьминожка уже порядком удалилась, когда я окликнула ее.

— Эй! Бог с тобой, возвращайся.

Серое нечто замерло, оглянулось недоверчиво.

— Давай-давай, — я приглашающе махнула рукой. — Бегом, пока нас не увидели.

Дважды просить не пришлось. Монстрик одарил меня устрашающей, но вполне счастливой улыбкой, и шмыгнул в комнату. Я склонилась, внимательно глядя в желтые глазищи:

— Мои вещи не трогать без разрешения. Чужое — не воровать, еду я тебе носить сама буду. Окно надолго не открывать. Не кусаться, не шуметь по ночам. Ковер не портить. Нам его еще сушить непонятно как. Хочешь водные процедуры — идешь в ванную. И не устраивать на входе магических ловушек. Это понятно?

Торопливые кивки.

— А ты мальчик или девочка? Надо бы тебе имя придумать.

Монстрик промолчал.

— Значит, будешь Пауль, — недоумение на мордочке было неподражаемым. —  В честь одного очень важного в моем мире осьминога. Всеми уважаемого и любимого. А, если потом выясним, что ты девочка, станешь Паулиной. Согласен?

Вместо ответа меня вновь облепили в жарких щупальцевых объятиях.

Ночь, несмотря на примирение с совестью, я провела плохо. Крутилась, вертелась, никак не могла расслабиться. Пауль вел себя смирно, не шумел, слопать не пытался, но сомнения в правильности и адекватности принятого решения упорно не давали мне покоя. Закономерным утренним итогом стал намек от артефакта: надо больше спать.

День прошел в мелкой суете, но после обеда меня отыскал Бернард.

— Там к тебе гости. Снова тот забавный молодой человек пришел.

— Стефан? Влетел через окно?

— Да нет, в этот раз ногами пришел, по-человечески. И в двери постучал. Ждет тебя в зале совещаний.

В этот раз вампир был спокоен и сдержан и даже галантно поклонился в знак приветствия.

— Здравствуй.

— Добрый день. Чем обязана? У меня времени нет на дурные шутки.

— Лена, выслушай, умоляю, — он примирительно поднял руки. — Я пришел извиниться.

— Да неужели?

— Именно. Был неправ. Шалость не удалась и вообще оказалась неуместной. Мне ужасно неловко, что я тебя до слез довел. Прости, пожалуйста.

Я вгляделась в Стефана, но нет, ни грамма скрытого веселья или ехидства не было ни в его словах, ни в выражении лица.

— Ладно. Допустим. На самом деле я сама не знаю, что на меня нашло. Это все воображение разыгралось. Прости, что накричала.

— Забыли, — довольно улыбнулся вампир. — Всяко бывает. Но я не с пустыми руками. Принес небольшую модификацию для твоего артефакта.

Уснувшие было подозрения зашевелились с новой силой. О нет, второй раз меня на это не купите, господин клыкастый. Я осталась у двери, сложив руки на груди.

— Клянусь, ничего такого, — заверил Стеф. — Небольшая, но весьма стойкая иллюзия изменения внешнего вида.