К примеру, я пыталась найти один портрет, авторство которого приписывается художнику по имени Бартоломео Венето. Раньше считалось, что на портрете изображена Лукреция Борджиа, но позже эксперты сочли, что на портрете изображена совсем другая женщина. И тем не менее это был единственный художественный образ Лукреции, на который можно было сослаться. Я выяснила, что портрет выставлен одной из экспозиций Лондонской национальной галереи. Мне захотелось увидеть его своими глазами. Один взгляд на подлинник стоит сотен фотоснимков и десятков часов, проведенных в библиотеках. А Руперт облегчил мне задачу своей картой, на которой было отмечено все необходимое.

Я встала с чувством вдохновения, взяла свою записную книжку, сумку и куртку и направилась к двери.

Я вышла на улицу и спустилась по зеленой от листвы, залитой солнцем улице к метро и доехала до станции «Чаринг-Кросс», а оттуда вышла прямо к Национальной галерее, тщательно избегая заманчивые достопримечательности Лондона. Я прошла сразу в зал, посвященный эпохе Ренессанса, стараясь не обращать внимания на прекрасные произведения других коллекций.

Но мимо выставки работ Леонардо да Винчи я пройти не смогла. Ведь он был военным инженером и работал на брата Лукреции, Чезаре. Я знала, что здесь хранятся знаменитые наброски Леонардо, среди которых был эскиз картины «Дева с младенцем и Святая Анна со Святым Иоанном Крестителем», написанный мелом, и сделан он был примерно в то же время, что и портрет Лукреции, написанный в 1506 году. Шедевр Леонардо хранился столетиями, но несколько лет назад его испортили здесь, в Лондоне. Кто-то пришел в галерею и просто выстрелил в него из пистолета. Но эскиз восстановили. О нем любят спорить критики, которые никак не могут договориться, кто же на самом деле изображен на картине: либо это действительно святая Анна, мать Марии, но тогда почему она выглядит едва моложе самой Марии, либо это Елизавета, мать Иоанна Крестителя. Я стояла и любовалась этим шедевром вместе с другими почитателями, туристами и студентами. Затем я добросовестно нашла свою Лукрецию.

Вот она передо мной, в черной бархатной шали с золотой оторочкой и со сверкающим ожерельем из драгоценных камней на шее. На лбу у нее диадема из прекрасных бриллиантов, а на голове тюрбан с венком из листьев. Она походила на богиню весны из древней мифологии.

Ее грудь вызывающе выставлялась из шали, а рука держала прелестный цветок. Лукреция смотрела на меня. Я смотрела на нее.

Может, это и не Лукреция… Взгляд у нее был лукавый, она явно владела парой секретов, как выжить в мире лжи и вероломства. Я уже много знала о Лукреции, она стала мне как подруга, я восхищалась ее мужеством, ругала за промахи. Я радовалась, что могу увидеть ее воочию, заглянуть ей в глаза.

Я стояла перед ней одна, завороженная ее красотой. Конечно, я не могла знать, что в этот самый момент телефон в квартире двоюродной бабушки Пенелопы разрывается от звонка. Человек на том конце провода подождал один гудок, два, три, четыре, даже пять, а потом повесил трубку.

Прошло несколько часов, и я шла домой, уставшая и с покрасневшими глазами. Разумеется, я переусердствовала. Первый день в Лондоне, на свободе я просто не могла удержаться. Нужно было идти домой сразу после Национальной галереи, где я и без того устала. Сразу после этого я пошла было в соседнюю Портретную галерею, но вовремя одумалась и заскочила в близлежащее кафе выпить чашку чаю. Наполнив кое-как желудок, я пришла в себя и стала думать здраво. После этого определенно нужно было идти домой, но нет, видно, настоящий английский чай придал мне бодрости, и я принялась бродить по Лондону, не пропуская ни одной достопримечательности: Трафальгарская площадь, колонна Нельсона, статуя Эроса на площади Пиккадилли… Я ходила по улицам и слышала, как гудят машины, я пыталась уловить дыхание древнего Лондона, и вся его многовековая история стояла у меня перед глазами. А кроме того, я вбила себе в голову, что мне не обойтись без автоответчика, и я упрямо кружила по улицам, пока не нашла магазин, где продавалось то, что я искала. Затем, проголодавшись, я зашла на продуктовый рынок и наполнила сумки свежей едой.

Когда же я наконец вернулась в квартиру бабушки Пенелопы, то повалилась на кровать, едва помня в полудреме, какой сейчас день, сколько времени и в каком веке я вообще нахожусь.

Проснулась я в восемь вечера. И снова почувствовала голод. Я поела купленную на рынке копченую курочку, салат из стручковой фасоли и даже открыла бутылку вина из запасов бабушки. Бутылка стояла в серванте и просто просилась на стол, напоминая о том, что нужно наслаждаться каждым мигом. Вино сняло напряжение, которое обычно возникает, когда ты один и вдали от дома. Телевизор стоял на кухне, так что я смотрела новости, пока ела. Затем я поставила автоответчик и позвонила родителям, но их не оказалось дома.

Нужно было сделать оценку содержимого квартиры – ведь ради этого, собственно, я здесь и задержалась. Я пошла в спальню и решительно распахнула шкаф, чтобы еще раз взглянуть на то, что там находится.

Бабушка Пенелопа обладала хорошим вкусом пожилой дамы из старой Европы. Она не стремилась выглядеть моложе, но подмечала качество ткани и проработку деталей. Здесь висели зимние плащи и костюмы размеров, до которых я надеялась никогда не дорасти, но из ткани приятной для глаза и совершенной на ощупь – мрачноватая синяя и черная шерсть; твид в оливковых и золотых осенних тонах; мягкий спокойных тонов кашемир. И – о да – изумительная норковая накидка глубокого желто-коричневого медового цвета. Это была единственная вещь в гардеробе, которую можно смело надевать и молодой женщине.

На верхней полке я нашла несколько коробок из-под шляп и вышеупомянутый альбом с фотографиями. В порыве сентиментальности я потащила альбом, и на мою голову посыпалась пыль. Я решила, что так мне и надо за любопытство. Я оставила альбом на прикроватном столике и осмотрела выдвижные ящики. Я постоянно повторяла про себя, что делаю это только ради мамы, хотя мама моя такая худенькая, что вещи эти едва ли будут ей впору. Пижамы и шелковое нижнее белье. Носки и колготки. Старомодные кружевные носовые платки с вышитыми инициалами бабушки.

Два нижних ящика комода были просторными и глубокими. Там-то я и наткнулась на сокровища. Оговорюсь, что не сильна в одежде элитного пошива, зато я понимаю толк в модных веяниях разных эпох. Бабушка Пенелопа тщательно сберегла несколько дорогих платьев периода своей молодости. Короткие платья двадцатых годов из тончайшего шелка и шифона, старательно расшитые бисером, были убраны в пакеты.

Но как бы они ни были поразительны, настоящее чудо лежало в самом нижнем ящике – вечерние платья тридцатых из прелестной шелковой и атласной ткани с обворожительными косыми вырезами. В отличие от современных платьев, которые, словно пленка на сосиске, липнут к телу, где нужно и не нужно, эти наряды облегали фигуру, но оставляли свободу воображению, точно поцелуй ветра.

– Бог ты мой! – повторяла я снова и снова, разворачивая свертки.