Впрочем, как мы еще сможем убедиться, в переписке Халатова с Горьким начал обозначаться, а потом развиваться все уверенней и активней и куда более важный «сюжет»…

…Странные желания возникают у человека порой… Ни с того ни с сего вспомнилось вдруг давнее и захотелось получить фотографию времен арзамасской ссылки, аж еще 1901 года. Казалось бы, прошло с тех пор более четверти века, подбирается он к концу шестого десятка, живет в благословенной Италии, на берегу Неаполитанского залива — один вид из окна чего стоит!

А вспомнилась забавная сцена: фасад дома арзамасской купчихи Подсосовой, а на этом фоне — полицейский с «селедкой» на боку. Сторожат крамольного писателя. Смешно, право! Ведь писатель — это его мысль, а можно ли мысль арестовать, приставив к ней полицейского с шашкой!..

Накануне своего 59-летия, 26 марта 1927 года, Горький и отправил на Родину письмо с такой неожиданной просьбой.

Вскоре, в августе 1927 года, в Сорренто, на виллу «Il Sorito» почта доставила из России небольшую бандероль. Получал Горький всякую корреспонденцию в изобилии, но эта бандероль оказалась и неожиданной и приятной. Небольшая книжечка, названная весьма непритязательно, чисто по-деловому: «Отчет о деятельности Цекубу за 5 лет (1921–1926 гг.)». Прислал тот же Халатов.

Сколько воспоминаний всколыхнула она! Воспоминаний, вышибающих слезу… Он тогда почти ничего не писал. Разве что прошения в разные инстанции. Чтоб выделяли писателям и ученым пшено и воду, дрова, чтоб не притесняли с жильем…

Тяжкое было время, но теперь он мог вспомнить о нем с чувством выполненного долга. Интеллигенция — мозг нации, и он тогда делал все, чтоб помочь ей выжить…

Отнюдь не исключено, что отчет о работе комиссии был по указанию Сталина подготовлен специально для того, чтобы начать психологическую подготовку писателя к возвращению на Родину.

19 октября 1927 года Горький отвечал Халатову: «Лично Вы, дорогой друг, в эти героические годы были неутомимым пестуном и „кормильцем“ ученых. Вы навсегда связали Ваше имя с Цекубу… Так как я знаю эту Вашу работу, я уверен, что говорю о ней безошибочно… Какой Вы, А Б, прекрасный работник, хороший человек».

Еще раньше, 1 сентября, Халатов пустил «пробный зонд» относительно исполняющегося «в эти дни» 35-летия творческой деятельности Горького. Выразил свое восхищение писателем, пожалел: «В эти дни нет Вас здесь у нас, в Москве, чтобы иметь возможность в близко товарищеской обстановке (торжественная обстановка Вам всегда была чужда) провести эти дни».

12 октября 1927 года под заголовком «Привет Горькому» в «Известиях» была опубликована телеграмма по случаю юбилея, выражающая «твердую уверенность», что это не только дата, итожащая пройденный путь, «но и связующее звено между ним и дальнейшим сотрудничеством с ГИЗом и „Известиями“ в деле служения трудящимся массам СССР». Телеграмму подписали Халатов и Скворцов-Степанов, редактор «Известий».

Спустя еще месяц Халатов сообщал, что создана комиссия для чествования писателя в связи с 35-летием литературной деятельности и 60-летием со дня рождения. Почему-то получилось так, что тотчас вслед за письмом Халатова в Неаполь прибыл один из членов комиссии — Ганецкий и имел с Горьким продолжительные беседы…

Вспомнил Горький во время разговора с Ганецким, что о юбилее речь завел именно он, аж еще в 1926 году. Тогда из Италии ответ послан был такой: «на кой черт» нужен этот юбилей! Предстоит другой, десятилетний (Горький имел в виду юбилей Октября). А еще Горького потрясла неожиданная смерть Дзержинского: «Очень тревожно за всех вас, дорогие товарищи… На душе — беспокойно и тяжело. Писать не хочется ни о чем, а надо вот писать о 35-летнем юбилее…»

Еще до ноябрьского, 1927 года, приезда в Неаполь, летом, Ганецкий вновь вернулся в письме к вопросу о юбилее. «Неужели Вы, дорогой Алексей Максимович, надолго хотите нас осиротить! (Правильно ли это выражение, но Вы понимаете, в чем дело.) Ведь в этом году исполняется 35 лет Вашей работы. Номер этот даром пройти не может. Ни в коем случае! Мы хотим и будем радоваться, очень, очень радоваться! Но мы ни в коем случае не согласимся, чтобы в это время не было с нами возлюбленного Алексея Максимовича!

Так и знайте, что мы решили организовать против Вас заговор и попросить Вас, извиняюсь, заставить Вас приехать на наше торжество и дать возможность крепко обнять Вас! Я уже все обмозговал в своей голове, в своих мечтах, и только нужна мне Ваша санкция.

Вот что я придумал. Создается специальный комитет. В комитет входят партийные товарищи и другие. Из партийных намечены: Алексей Иванович Рыков, Николай Иванович Бухарин, Енукидзе Авель Софронович, Смилга и др. С указанными я говорил, и все с большой радостью предложение мое приняли. С другими поговорю по получении Вашего ответа.

Ради бога (прекрасного бога в Вашем и моем понимании), умоляю Вас, дайте мне скоро ответ!» Особо подчеркивает Ганецкий расположение к Горькому Рыкова, который, однако, «адски занят» и пока не может написать Горькому. «Хочу Вас, однако, заверить, что он Вас глубоко любит, очень рад Вашему приезду и настаивает на торжественном праздновании Вашего 35-летия»[22].

Горький не сомневался в искренности своих партийных друзей, но за всей этой предъюбилейной суетой поначалу не придал значения тому обстоятельству, что в итоге состав юбилейной комиссии стал несколько иным, о чем ему сообщил уже Халатов в ноябре 1927 года. Теперь комиссия выглядела так: Н. Бухарин, Н. Томский, И. Скворцов-Степанов, А. Луначарский, Я. Ганецкий, П. Смидович, М. Покровский, А. Халатов. Из первоначального состава не вошли Рыков, Енукидзе, Смилга… Потом он поймет, что подобные персональные изменения были далеко не случайны, что вокруг идеи его окончательного возвращения (а юбилей был лишь малой частью задуманной грандиозной кампании) шла какая-то недоступная глазу, скрытая борьба во имя укрепления сталинского влияния.

Юбилей… Такой уж у людей сложился обычай: если человек прожил на свете несколько десятилетий и сделал за это время что-то мало-мальски полезное — сооружают пышные адреса, шлют восторженные письма и телеграммы, волокут подарки, которые потом неизвестно куда девать. И все это называется «юбилей». В одном из писем Вс. Иванову он писал: «Юбилей? Это очень мешает работать».

Он терпеть не мог славословия. Уклонялся от чествований… Как-то весь свой день рождения запоем читал Сергеева-Ценского.

Что удивляло на этот раз? 35-летие литературной деятельности, собственно, уже отмечалось месяц назад, в октябре 1927 года! Поздравления тогда прислали — кто? Станиславский и президент Академии наук А. Карпинский, артистка О. Гзовская-Гайдарова и литературный кружок «Утро»… Да ведь и «Известия» вместе с правлением Госиздата, помнится, еще числа 12 приветствовали его!

Но, похоже, теперь, подключая 35-летие работы к предстоящему в марте следующего, 1928 года 60-летию со дня рождения, хотят поднять этот второй юбилей на какой-то новый, совсем иной уровень…