деревни – они хотят проникнуть в районы, где крутятся деньги. Районы, которые принадлежат мне.

Сам факт того, что Тимон Заяц явился на мою вечеринку, уже проблема. Мне не нужна ни его дружба, ни его вражда. Я вообще не хочу с ним ассоциироваться.

Заяц не из тех, кто способен слиться с толпой – в ширину он примерно такой же, как и в длину, его пшеничные волосы лишь слегка подернулись сединой, а щербатое лицо изрыто шрамами от акне или чего похуже. У него острые скулы и орлиный нос. Тимон с иголочки одет в костюм в тонкую полоску с белым цветком на лацкане, однако эти изящные детали лишь подчеркивают грубость его лица и рук.

Заяц окружен мифами. Его семья живет в Чикаго уже сто лет, но сам он вырос на улицах Польши, еще с юных лет промышляя угонами дорогих машин. Он единолично утроил количество случаев краж редких автомобилей в стране. В конце концов богатые поляки уже не осмеливались их покупать, зная, что заграничная тачка не простоит на улице – или даже в гараже – и недели.

Он быстро продвигался по карьерной лестнице в банде Воломина в Варшаве, пока та не оказалась втянута в кровавый передел территории с польской полицией. Примерно в то же время его сводный брат Каспер был убит колумбийскими наркобаронами, способствовавшими контрабанде дури в Чикаго. Колумбийцы думали, что смогут торговать в городе напрямую. Вместо этого на похороны своего брата прилетел Заяц и устроил возмездие в двух актах, в результате которого восемь колумбийцев погибли в Чикаго, а еще двенадцать были убиты в Боготе.

Заяц убивал собственноручно с мясницким ножом в одной руке и мачете в другой, за что и получил имя «Мясник из Боготы».

Мясник занял место своего брата во главе чикагского «Братерства». И с тех пор не проходило и месяца, чтобы он не откалывал по кусочку от моей империи. Он старой школы. Он голоден. И пришел сюда сегодня с определенной целью.

Вот почему мне придется поговорить с Тимоном, несмотря на мое нежелание видеться с ним на публике.

– Теперь ты интересуешься политикой, Заяц? – спрашиваю я.

– Это настоящий чикагский синдикат, не так ли, – говорит он низким сиплым голосом, который звучит так, словно Заяц курит сотню лет, хотя его одежда не пахнет.

– Ты здесь, чтобы спонсировать, или у тебя отзыв для ящика с предложениями? – спрашиваю я.

– Ты не хуже меня знаешь, что состоятельные люди никогда не делятся деньгами просто так, – говорит он.

Он достает из кармана сигару и вдыхает аромат.

– Осмелишься выкурить со мной сигарку?

– Я бы рад, но в здании нельзя курить.

– Американцы любят создавать правила для других и никогда сами им не следуют. Будь ты один, ты бы раскурил ее со мной.

– Конечно, – отвечаю я, пытаясь понять, к чему он ведет.

Подле меня возникает Аида, бесшумная как тень.

– Здравствуй, Тимон, – приветствует она.

У польской мафии долгая и запутанная история с обеими нашими семьями. Когда ирландцы и итальянцы боролись за контроль над винокурнями во время сухого закона, поляки поддерживали обоих. Именно поляк устроил бойню в День святого Валентина[34].

Из недавнего, насколько я знаю, Заяц вел совместные дела с Энзо Галло – в целом успешно, хотя я слышал что-то о конфликте из-за башни на Оук-стрит. Слухи включали в себя выстрелы и один или два тела, скрытые в поспешно заложенном фундаменте.

– Слышал счастливые новости, – говорит Заяц. Он многозначительно смотрит на кольцо на пальце Аиды. – Был разочарован, что не получил приглашения. Или предложения от твоего отца. У меня тоже есть два сына, Аида. Поляки и итальянцы неплохо сработались. Не похоже, чтобы ты была поклонницей говяжьей солонины и капусты[35].

– Следи за языком, когда говоришь с моей женой, – перебиваю я его. – Дело сделано, и сомневаюсь, что теперь ты можешь предложить ей что-то интересное. Сомневаюсь, что тебе вообще есть что сказать нам.

– Ты будешь удивлен, – говорит Заяц, пронзая меня свирепым взглядом.

– Это вряд ли, – пренебрежительно отвечаю я.

К моему удивлению, именно Аида держит себя в руках.

– Тимон обычно не тратит время попусту, – говорит она, затем обращается к Зайцу. – Почему бы тебе не выложить напрямую, что ты задумал?

– Политик грубит, а темпераментная итальянка ведет себя дипломатично, – задумчиво произносит Заяц. – Что за удивительная перемена. Позже она наденет костюм, а ты переоденешься в платье?

– Этот костюм станет мокрым от твоей крови, когда я отрежу твой поганый язык, старик, – рычу я.

– Молодость угрожает. Старость дает обещания, – отвечает он.

– Прибереги эту чепуху, – говорит Аида, поднимая руку, чтобы успокоить меня. – Чего тебе надо, Тимон? Кэлламу еще нужно переговорить со множеством людей, и я сомневаюсь, что тебя вообще приглашали.

– Я хочу собственность «Чикаго Транзит»[36], – говорит он, переходя, наконец, к сути.

– Ни за что, – отвечаю я.

– Потому что ты уже планируешь продать ее Марти Рико?

Тут я задумываюсь. Сделка еще не заключена, так каким образом Заяц о ней прознал?

– Я еще ничего не планирую, – вру я. – Но уверяю, что тебе она не достанется. Только если ты не сможешь по мановению волшебной палочки очистить свою репутацию, чтобы она засияла как новенькая.

Правда в том, что я в любом случае не продал бы ее Мяснику. Мне и так приходится мириться с итальянцами. Я не собираюсь приглашать поляков прямиком на свой задний двор. Если Заяц хочет поиграться в легального бизнесмена, пусть делает это где-то еще, а не посреди моей территории.

Мясник сужает глаза и без конца крутит сигару в толстых пальцах.

– Вы, ирландцы, такие жадные, – говорит он. – Никто не ждал вас, когда вы явились в Америку. Нас тоже никто не ждал. На дверях висели таблички, сообщающие, что нам будет отказано в работе. Нам пытались запретить иммигрировать. Теперь, когда вы считаете себя в безопасности во главе стола, вы не хотите никого рядом видеть. Отказываетесь делиться даже крошками со своего пиршества.

– Я всегда готов заключить сделку, – говорю я. – Но ты не можешь требовать, чтобы тебе отдали лакомый кусок общественного имущества. И ради чего? Что ты можешь предложить мне взамен?

– Деньги, – шипит он.

– У меня есть деньги.

– Защиту.

Я издаю презрительный смешок. Зайцу это не нравится. Его лицо багровеет от злости, но мне плевать. Его предложение оскорбительно.

– Мне не нужна твоя защита. Ты и так был в меньшинстве, когда тебе противостояла только моя семья. Теперь, когда я объединился с итальянцами, что вообще ты можешь мне предложить? Как