провинции я водил дружбу с мужчиной тридцати лет по имени Иван Васильевич, которого я, в силу солидной разницы в возрасте, уважительно называл просто Василичем. Несмотря на разницу в возрасте, Василич подспудно испытывал какую-то необъяснимую тягу ко мне и с по-настоящему отеческой заботой оберегал меня и воспитывал в период моего взросления, пришедшийся на нашу с ним дружбу. Сам он, впрочем, об этом своём чувстве неподдельной дружбы и даже, возможно, скрытой отеческой любви ко мне, никогда не говорил, хотя и был не по-деревенски открытым и разговорчивым мужиком.

Василич имел по-настоящему деревенский вид, являвшийся следствием деревенского образа жизни и большого объёма настоящего деревенского ручного труда, однако было в его облике и поведении что-то такое, что выделяло его на фоне всех остальных. Он был невысокий, плотный, коренастый, имел узкое обветренное – либо загорелое, в зависимости от сезона – лицо и длинные руки с огромными ладонями. Единственное, что выдавало его совсем не деревенскую манеру общения и сдержанности, была его приветливая, всегда слегка улыбающаяся физиономия, придававшая ему оттенок какой-то романтичной интеллигентности. Внешностью он не был каким-то выдающимся из окружения человеком, разве что его молчаливость и скромная замкнутость немного претили манере общения его коллег и знакомых, поэтому среди них он заслужил репутацию одиночки. Однако он не был изгоем, потому что его персональное одиночество не кололо его шипами отчуждённости, а казалось в нём мягким и открытым, как его улыбка, и придавало ему загадочного шарма и ощущения того, что он был рождён быть один.

Уважение и славу среди жителей деревни Василич заслужил тем, что в возрасте двадцати двух лет спас троих детей из бурного потока весенней реки. Дети пришли на берег в конце марта, когда весеннее солнце уже начало подтапливать и оголять скованные льдом берега реки. Вся она не замерзала никогда из-за сильного течения, лёд схватывал её только по берегам, а подтаявшие на солнце и размытые снизу течением, такие берега становились главной опасностью для рыбаков и просто случайных зевак, решивших полюбоваться долгожданным весенним паводком. Василич тоже пришёл тогда на берег и смотрел на бурный весенний танец воды немного ниже по течению. Когда он увидел, как река несёт мимо него кричащих о помощи детей, он, не раздумывая, бросился в воду. Двоих он вытащил тут же, потому что они оба зацепились за бревно, застрявшее между двух больших камней. За третьим, уже потерявшим сознание, пришлось проплыть около ста метров. Когда он, задыхаясь от холода и таща на себе двоих подростков и подгоняя третьего, завалился в первый же от реки дом, старуха Машка, которая жила в этом самом доме и имела сомнительную репутацию слабоумной, долго не раздумывая, свалила всех троих к печке, раздела и побежала прямиком в дом фельдшера, жившего недалеко. Два ребёнка схлопотали воспаление лёгких, но быстро оклемались, третий отделался испугом и страхом воды на всю жизнь. Василич же заслужил благодарность всего посёлка и славу, которой не хотел и к которой не стремился, но которая следовала за ним по пятам до конца его не слишком долгой жизни.

Василич был женат на местной деревенской "звезде" – "светской львице", как выразились бы в городе, – красавице Люське. Главной заботой и обязанностью Люськи в деле поддержания своего имиджа были бесконечные сплетни с подругами и постоянное "слежение за собой", выражавшееся прежде всего в ежедневном продолжительном ритуале накладки на лицо толстого слоя дешевой косметики. Слажена Люська была не по-деревенски: и в помине не было массивной деревенской фигуры, выдававшей физический труд как основное средство выживания, зато была измученная долгими многочисленными диетами осиная талия, выглядящая на фоне порядочного размера груди и бёдер неестественно узкой. Хотя Василич и стремился создать у других представление об их семейной идиллии, практически все, включая меня, невооружённым глазом видели напряжённость в их отношениях. Василич был человеком думающим, чего нельзя было сказать о его благоверной, отличавшейся ветреностью как в поведении, так и в мыслях. Василич не пил и не курил, а потому к своим тридцати с небольшим годам сохранился намного лучше всех своих сверстников. И Люська, с присущим ей от природы лицемерием, выбрала себе в мужья молодого здорового местного героя, чтобы не приходилось краснеть перед подругами за свой выбор, потому что их завистью она постоянно подпитывала свой растущий эгоцентризм. Как ребёнок, у которого во дворе была самая дорогая игрушка, она ловила завистливые взгляды подруг и лишь снисходительно улыбалась, пожимала плечами и закатывала глаза, представляя в лице своего мужа дар провидения и любовь, ниспосланную не иначе как с небес. Она получала от этой игры чуть ли не чувственное наслаждение. Главной загадкой для меня оставалось то, почему Василич не отказался от этой ветреной особы, которая, несмотря на свою выдающуюся внешность, всё же терялась на фоне его интеллигентного приличия со своей постоянной манерой материться и смеяться как мерин.

Василич с детства имел какую-то неодолимую беспричинную тягу к звёздам. Каждую ночь, когда небо вспыхивало светом тысяч маленьких точек, он шёл на обрыв и подолгу молча и жадно, с неприкрытой страстью и радостью в глазах, любовался светлой полосой Млечного Пути и созвездиями, названий которых он даже и не знал. Эта его страсть и положила начало нашей с ним дружбе.

Однажды ночью я гулял за пределами деревни и забрёл к обрыву, где, неотрывно глядя вверх, сидел Василич. Однако я не сразу узнал его, а узнав, не сразу решился подойти. Несмотря на свою внешнюю открытость и готовность всегда безвозмездно помочь, Василич слыл в деревне сомнительной славой зануды и отшельника, а к таким подходить всегда казалось опасным. Репутация сложилась ещё в школе, где он всегда учился на отлично, а после подтвердилась многочисленными сослуживцами и товарищами, в кругу которых он частенько любил пофилософствовать и завернуть какое-нибудь не знакомое никому, кроме него самого, словцо. Однако никто из них никогда не смел сказать о нем ничего плохого даже у него за спиной.

Практически каждый, кто знал Василича, испытывал к нему беспричинное чувство уважения за его доброту, широкий ум и трезвый взгляд на вещи. Эти же качества, по иронии судьбы, всех от него и отталкивали. Однако были и причины для подобного уважения, потому как насчитывалось не меньше сотни человек, которым Василич в нужное время помог справиться с какой-либо проблемой. Всё это позволяло поставить его в отдельную категорию местных почти-святых, что безвозвратно отдаляло его от всех остальных деревенских обывателей. У него не было близких друзей, но почти каждый в деревне считал его своим