Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Василич встал, чтобы размять затёкшие от длительного сидения ноги и уставшую от запрокинутого положения головы шею. Я тоже встал и решил пройтись вокруг скамейки несколько кругов. Ночь была тёплая, только сидеть на остывшей земле было холодно. Со стороны полей поддувал тёплый весенний ветерок, нёсший с собой скорую жару, и только из глубины разверзшейся под нами пропасти чёрная бесконечность дышала какой-то сырой безмолвной прохладой.
– Вот ты правильно сказал, что счастье для каждого по-своему светит, – сказал Василич, смотря в непроглядный мрак тёмной бесконечности под нами. – Вот и мне оно тоже по-своему светит. Может, мои нелады с Люськой – это тоже необходимая составляющая моего счастья?.. Кто знает, к чему это всё может привести со временем…
– Веришь в судьбу? – с насмешкой в голосе спросил я.
– Всё оно окупится со временем. Да и к тому же, помимо Люськи, вон сколько всего интересного вокруг! Да хотя бы, вон, на небо глянь! Как оно, а?!
Василич поднял руки вверх, будто пытаясь обнять необъятную черноту наверху, усыпанную светящимися точками.
– Ну, это-то да! Тут не поспоришь! – сказал я, не поднимая головы. Шея жутко болела, не очень хотелось поэтому снова заставлять себя напрягаться, чтобы увидеть привычную картину. – А всё же любовь – важная составляющая счастья, я думаю. Без неё завянешь совсем.
– Как у тебя с Катькой? – неожиданно спросил он, застав меня врасплох таким резким беспардонным соскоком с почти философской темы к совсем прозаичной обыденности.
– С какой ещё Катькой? – спросил я, стараясь придать голосу максимальное удивление.
Я сделал вид, что не понял вопроса и напустил на себя образ возмущённого таким бесцеремонным вмешательством в свою личную жизнь человека.
– Да ладно тебе. Мою жизнь обсудили, теперь твоя очередь, – засмеялся он и снова пхнул меня в плечо рукой.
Тогда я ещё никому не рассказывал, что мне нравится Катя, считая отношения в то время чем-то неприличным для пацана, «романтической тошнотнёй», как называли это мои одноклассники в основном из окружения Петро. Я, в свою очередь, никак не стремился прослыть в этом окружении романтичной натурой, иначе издевательств, шпыняний и насмешек было бы не избежать до самого окончания школы. В детские годы, несмотря на то, что все только и думали об этом, изо всех сил всё же пытались придать всему этому образ чего-то противного и постыдного.
– Да ладно тебе глаза-то выкатывать! – усмехнулся Василич. – Видел я, как ты на неё смотришь. Случайно, само собой. Я за тобой не слежу! – Василич поднял руки, будто защищаясь от дальнейших нападок, и рассмеялся. – Ещё и шепчешь что-то себе под нос!
Василич продолжал добродушно смеяться, а я продолжал заливаться краской, благодаря ночь за невозможность увидеть моё растерянное покрасневшее лицо.
– Ладно, не горюй! – похлопал меня по плечу Василич и усмехнулся. – Никому я не расскажу твою страшную тайну!
Василич перестал смеяться и повернулся ко мне, потом взял меня за плечи и развернул к себе лицом.
– Только запомни навсегда, что нет в этом ничего постыдного! – вдруг очень серьёзным тоном сказал он. Лицо его в темноте, озарённое отблеском звёзд, вдруг приобрело очертания какого-то святого лика, срисованного с одной из старых икон, которые я от скуки разглядывал в церкви во время служб. – За свои чувства иногда и подраться не стыдно!
Он отпустил меня и снова повернулся лицом к мраку, но этот его жёсткий хват за мои плечи оставил не только физические ощущения неудобства, но и какое-то чувство духовной близости, которое я тогда так и не смог осознать. Единственное, что я тогда понял, это то, что Василич не смеялся над тем, что у меня появился объект влюблённости, а, наоборот, поощрял это.
– Вот нравится она мне, хоть и не знает этого! – сказал я, осмелев от посетившего меня чувства уверенности. – И я ей вроде нравлюсь…
– Поверь мне, она знает! – с улыбкой сказал Василич. – Даже если ты ей ничего не говорил. Это всё не словами передаётся.
– А чем же? – удивлённо спросил я.
– Разговором душ друг с другом, – тихо сказал Василич.
– А вот могу я считать её своей девушкой тогда? – не задумываясь над этими таинственными словами Василича, спросил я.
– Эх, ты, шустряк! – рассмеялся Василич. – Разговор разговором, взгляды взглядами, но они ещё не дают тебе полномочий считать, что у вас уже что-то серьёзное есть.
– Так ведь, и не надо вроде никакого официального документа для этого…
– Документа-то не надо, а вот согласие её может потребоваться, – Василич снова рассмеялся. – Эх, ты, Колюха, скоро уж восемнадцать тебе, а ты простых вещей не знаешь!
– Да как-то не до них было, – обиженно пробурчал я.
В этот момент во мне вдруг промелькнула какая-то не замечаемая мной доселе мысль о том, что мне чего-то очень не хватает, и эта мысль, промелькнувшая в голове словно падающая звезда, прочертила в моём сознании затянувшуюся тут же через пару мгновений черту сомнения в том, счастлив ли я сам.
– Ладно, поздно уже, пойдём по домам, а то у меня мама волноваться ещё начнёт, а коли так, то жди беды!.. – сказал я, ошарашенный этим очень неприятным для меня ощущением неуверенности в себе.
– Иди, Коль, а я ещё посижу немного, – сказал Василич и снова мягко опустился на траву.
2.
Меня зовут Николай Харитонов. Я пишу эти заметки в возрасте уже достаточно зрелом, чтобы помнить все нюансы собственной жизни, поэтому воспоминания о моём детстве носят в большей степени отрывочный характер, не предполагающий возможности откапывать в собственной памяти какие-то мелкие детали своего взросления. Однако все те личностные образы, которые отпечатались в моём сознании с самого раннего детства, хотя и слегка потёрлись от времени, но остались такими же незыблемо чёткими в моём отношении к ним. Люди, которых я встречал на протяжении всей своей по большей части страдальческой жизни оставили свои неизгладимые следы, каждый из которых лёг в основу моей припозднившейся свободы от каторги собственных страхов, но и оставил заметный осколочный шрам, который словно шрапнелью раздирал в клочья моё сердце.
На момент моего обучения в одиннадцатом классе школы посёлка Даниловский в глубинке российской сибирской