— Настюша, вы читали вчерашнюю «сплетницу»?

«Сплетницей» они называют ленту одного популярного информагентства, не брезгующего явной желтизной.

Конечно не читала! Ведь читать ленту — это специальность самой Гурзовой. За это ей деньги платят как редактору. И кстати, немалые для бывшей учительницы деньги…

Не дождавшись ответа. Алена выпаливает:

— На вопрос о любимой новостной программе президент ответил, что предпочитает душевную женскую аналитику холодному мужскому констатанту… Это он о вас! Вы — его любимая ведущая!

В ответ на ликование Гурзовой Настя углами рта обозначает символическую улыбку. Что ей сообщения информагентств! Что нового они могут ей поведать о мире? Она и без них знает, кого именно президент хочет лицезреть на экране… Ведь он лично говорил ей об этом!

Коснулся ее руки, как робкий пятиклассник, а потом…

— Я сразу поняла, что он имеет в виду вас, Настя, — продолжает захлебываться Алена. — На метровых каналах всего трое стоящих ведущих женского пола, а дециметр — это, конечно, не президентский уровень… Итак, Ларионова, Запевалова и Плотникова! Но у Ларионовой стиль ведения сухой, информативный, Запевалова — просто попка, читающая с суфлера… Значит, он имел в виду вас, Настя!

Гурзова лучится восторгом, как будто президент похвалил лично ее.

Да, несомненно, президент имел в виду Плотникову. Кого же еще? Ведь мир принадлежит ей по праву — весь, до последнего атома.

— Ну что ты, Алена! — Неявно обозначенные запятые демонстрируют ангельскую скромность говорящей. — Ларионова гораздо сильнее меня как аналитик.

Алена протестует всеми фибрами своей души — искренне и ожесточенно, как будто знает, чего именно от нее ждут, каких возражений.

— Но ей не хватает вашей душевности!

— Зато она берет логикой.

— Да, есть логика мозга, но есть и логика сердца! Последняя — гораздо сильнее! Действенней! Бесспорней!

— Ларионова — европейская информационная школа, — вынужденно вздыхает Настя. — Мировой уровень…

— А вы — обнаженная русская душа, а не европейское сытое бездушие, замаскированное под беспристрастность!

— И потом, она недавно сделала пластическую операцию…

— Да-а-а? — удивленно. Разочарованно. С воодушевлением, искренним и бурным: — А вот вы, Настя, не нуждаетесь ни в каких операциях!

Настя улыбается. Очевидное не требует доказательств. Мир принадлежит ей с потрохами, от самого нижнего до самого высокого, трансконтинентального уровня. Скоро будет принадлежать, совсем скоро. А Ларионова пусть не воображает себе слишком много. Если полетит ее покровитель Гагузян, эта дурочка с глазками от пластики разъехавшимися к вискам задержится на канале ровно столько, сколько потребуется руководству, чтобы договориться с Анастасией Плотниковой. Чтобы выслушать ее благодарный, мнимо сожалеющий отказ. И чтобы подобрать первую попавшуюся смазливенькую девчонку из редакторского отдела или из корреспондентской службы и попытаться сделать из нее мегазвезду, любимицу миллионов сердец. И чтобы вскоре осознать неминуемую провальность этой попытки.

Потому что все на свете принадлежит ей. Абсолютно все. Она — избранная.

У дверей уставшую после эфира Настю встречает няня. Принимает из рук охапку цветов — кто-то из редакторов расстарался по случаю сногсшибательного возле президентского слуха.

— У Алины был тепленький лобик, я уложила ее спать пораньше.

Настя улыбается светло и нежно — как улыбается ангел, уставший от множества праведных дел. Пальто утомленно соскальзывает с плеч, чтобы мятым горбиком осесть на полу. Ступни, нырнув в домашние туфли, начинают бесшумный путь к детской.

Алина разметалась на подушке, обездвиженная первым, глубоким сном, который не может оборвать ни полоска света из-за двери, ни ватный свет ночника. Чмокает влажным ртом, вздыхает. Потревоженная незримым присутствием матери, разморенно перекатывается на бок. Ее кудрявая головка темно прорисовывается в тревожном сумраке детской.

Обстоятельной скороговоркой няня описывает прошедший день. Ничего серьезного, все как обычно… Настя почти не слушает ее. Она знает — все было как надо, все будет как задумано, все идет как должно.

— На обед — каша с фруктами, а от курицы она отказалась… Вы же знаете, она не любит вареную курицу…

На мгновение Настя уплывает из приятной сиюминутной действительности. Медленно расстегивает кофточку — перед глазами все еще скачут синтетические буквы монитора. Утомленно щурится в предвкушении теплой постели, вечернего чтива на ночь. В предвкушении телефонного звонка с традиционным эфирным поцелуем по ту сторону трубки. Перебирает в уме набор традиционных нежностей, которых от нее ждут. И не дождутся…

Неохотно возвращается в обыденность. Няня стыдливо топчется возле двери в ожидании собственного ухода.

— Он звонил сегодня…

Настя догадывается, кого она имеет в виду… Напряжение в голосе няни придает словам недопустимо преувеличенный вес.

— Хочет забрать Алину к себе на следующей неделе.

— Зачем ты с ним разговаривала? — Хозяйка хмурится.

— Извините… Случайно нажала прием, ведь определителя номера у меня нет. Он спрашивал, почему вы не отвечаете на его звонки…

Неприятный холодок вдоль позвоночника. Настя невольно вздрагивает… Впрочем, все это пустяки. Его скоро не будет, Его уже почти нет… Он — опасное и неприятное недоразумение, только недоразумение. Всего лишь…

— Поэтому я хотела бы знать, Анастасия Андреевна, на следующей неделе мне выходить или… Ведь если Алина будет у отца, то я…

— Алина не будет у отца! — Нарочитым спокойствием она обозначает малосерьезность происшедшего и бесполезность всяких звонков.

— Но ведь Игорь Ильич сказал, что заберет ее…

Настя утомленно откидывается в кресле. Две лукавые запятые медленно вырождаются в скорбные складки возле рта.

Он становится назойлив… Он принадлежит к той малочисленной части мира, темной и злой, которую она привыкла оставлять за скобками. Эта часть мира вне ее ангельской компетенции. Она предпочла бы, чтобы ее вообще не было. Пусть будут воры, убийцы, растлители малолетних, подонки, отбирающие у старушек гробовые деньги, пусть будут террористы, насильники, тайные педофилы и явные подлецы (все они ей необходимы, ведь все они герои ее программ), а вот он… Пусть он исчезнет!

Таких людей, которых она выключает из списка своих подчиненных, немного. Их убийственно мало, их почти нет. Можно наскрести в своей памяти лишь пару штук. Даже Ларионова не входит в их число. И скоро она всех их уничтожит.

Первым из них — своего бывшего мужа.

«У каждого бывают такие дни, когда все ладится. В эти дни мы приемлем действительность со всеми ее потрохами. Мы любим улицы, дома, случайных прохожих, бродячих собак, грязных нищих… Мы преисполнены терпимостью, распахивая свое сердце навстречу миру. Мы готовим себя к подвигу ежеминутной жизни, к подвигу существования. Мы жертвуем своими интересами во имя семьи, общества, человечества.

Но надолго ли мы отказываемся от своего эгоизма? — задаю я вопрос.

Не более чем на одну минуту! — отвечаю себе.

Увы, наше самопожертвование кратковременно, даже если оно