между председателем и стороною, и суживает область действий противной стороны, которая уполномочена возражать на речи своего противника. Стороны, конечно, легко могут допустить в своих речах неправильное изложение обстоятельств дела или неправильное толкование истинного смысла закона. В этом случае председательствующий обязан указать на неправильности, допущенные сторонами, в напутственном слове присяжным заседателям. Что касается председателя суда, то он ни в коем случае не должен вмешиваться в судебные прения в целях воспрещения защитнику просить оправдательного приговора, так как это будет, в сущности, означать отмену судебных прений и восстановление прежнего инквизиционного процесса, не допускавшего состязательного начала. Если признать за председателем право воспрещать защитнику просить об оправдании подсудимого, то придется признать за ним и полномочие воспрещать обвинителю отказаться на суде от обвинения, что в равной мере недопустимо. При таких условиях председатель превратится в инквизиционного судью, совмещающего обязанности и обвинителя, и защитника. Да и в какое положение будет поставлена защита, если ей будет воспрещено просить об оправдании подсудимого, сознавшегося в совершенном им преступлении? Не будет ли защитник вынужден в ходе предварительного рассмотрения дела склонять подсудимого не сознаваться на суде и не приведет ли подобная практика к тому, что признание обвиняемого совершенно исчезнет из уголовных дел?

Подводя итог вышеизложенному, можно сделать следующий вывод относительно условий, которые должны соблюдаться в судебных прениях: в них не может допускаться проведение каких-либо положений, несовместимых с общими началами правосудия. При этом следует иметь в виду, что правительствующий сенат в решении по делу Кетхудова и Махровского 1884 г. весьма определенно указал на существование таких нарушений судебного процесса, которые требуют немедленного пресечения их председателем, а не опровержения в его заключительном слове. По мысли закона, говорится в этом решении, в заключительном слове допустимо лишь исправление неточностей, преувеличений, допущенных сторонами относительно фактических или юридических обстоятельств дела, но не разбор и опровержение мнений, которые вовсе не должны иметь места в судебных прениях. Из этого разъяснения, несомненно, явствует, что все те излишества в прениях, которые посягают на интересы государства или частных лиц, должны немедленно пресекаться председателем, а те излишества, которые носят характер неточностей или преувеличений, председатель суда должен исправить в своем заключительном слове.

Кроме того, председательствующий должен следить за тем, чтобы судебные прения не содержали в себе, за исключением общих логических сопоставлений и выводов, никаких доводов и соображений, опирающихся на фактические данные, не бывшие на рассмотрении суда при судебном следствии, если только эти данные не принадлежат к области бесспорных общежитейских факторов или элементарных предметов человеческого ведения. В пределах указанных условий как обвинитель, так и защитник свободны в выборе способов, приемов, к которым каждый из них прибегает. В равной степени это относится и к выводам, ими делаемым. Составление плана обвинения или защиты — дело личных дарований обвинителя и защитника, не поддающихся регламентации. Если в этой области и возможны какие-нибудь требования и пожелания, то они всецело относятся к судебной этике, т. е. к нравственной сфере, которая не подлежит судебному контролю. Все это приводит к заключению, что защита по своему существу свободна и не может быть стесняема судом, если только она не нарушает требований, установленных законом. Свобода для нее настолько же необходима, насколько необходим воздух для всякого живого существа. Без нее защита захиреет и превратится из полезной силы в ненужный придаток, осложняющий судебное рассмотрение. Поэтому защитник волен просить в своей речи или об оправдании подсудимого, или о признании его заслуживающим снисхождения. Об оправдании он имеет право просить независимо от того, признал ли подсудимый себя виновным или нет, подтверждается ли его признание в совершении преступления обстоятельствами дела или оно ими опровергается, требовал ли защитник судебного следствия при наличии признания подсудимого и, наконец, выясняется ли или нет по делу законная причина невменения подсудимому в вину совершенного преступления.

Преследуя цель опровергнуть или ослабить доводы обвинителя, защитник в своей речи может развивать как фактические, так и юридические основы обвинения. В отношении последних он не вправе, если дело рассматривается с участием присяжных заседателей, касаться ответственности, угрожающей подсудимому. Но зато должен дать критическую оценку всех материально-правовых и процессуальных условий обвинения, предъявляемого подсудимому. Поэтому он вправе доказать, что в деянии, приписываемом подсудимому, не содержится признаков преступления, что в деле усматривается один из вопросов, требующих предварительного разрешения компетентным судом, что самое преследование возбуждено не в установленном порядке, что в деле обнаруживается наличие причины, устраняющей преступность деяния, или же условий, исключающих вменение в вину подсудимому содеянного, и, наконец, что в учиненном подсудимым деянии не заключается караемой законом вины, умышленной или неосторожной. Высказывая одно из приведенных правовых положений, защитник тем самым будет требовать оправдания подсудимого, вместе с тем не отрицая фактических основ предъявленного на суде обвинения.

Признание подсудимым виновным себя в совершении преступления, утратившее в уголовном процессе значение лучшего доказательства, не лишает стороны права доказывать как его фактическую недостоверность, так и отсутствие в деяниях сознавшегося подсудимого признаков преступления или недостаточность оснований для предъявления подсудимому обвинения. Даже при наличии признания подсудимого в совершении им преступления не только защитник вправе просить о его оправдании, но и прокурор может воспользоваться предоставленным ему правом отказаться от обвинения, если он сочтет признание подсудимого опровергнутым на судебном следствии. Само по себе признание подсудимого, не возбуждающее сомнений в своей достоверности, может почитаться устанавливающим разве только событие преступного деяния и совершение его подсудимым, но отнюдь не вменение ему содеянного в вину. Если бы считать последнее предрешалось признанием подсудимого, то само вынесение судом приговора о виновности сводилось бы в сущности только к одной формальности, а прения сторон по этому предмету оказались бы совершенно ненужными. Именно этого и требуют, между прочим, представители так называемой антропологической школы уголовного права, высказывающиеся за устранение прений сторон по делам подсудимых, полностью признавшихся в совершении преступления. Но такая мера не принята ни в одном законодательстве, в том числе в нашем уставе уголовного судопроизводства, по которому заключительные прения сторон должны иметь место по всем уголовным делам, независимо от того, признался подсудимый в совершении преступления или нет.

Другой вопрос — о полномочиях присяжных заседателей — Щегловитов осветил также очень обстоятельно, затронув те основания, которыми они должны руководствоваться по поводу вменения в вину подсудимому совершенного им преступного деяния. По его мнению, учреждая суд присяжных в России, законодательная власть исходила из того, что от присяжных судей собственно требуется решить, изобличается ли подсудимый в преступлении, которое предъявлено ему обвинением и следствием. Если закон требует от обсуждающих фактическую сторону дела одного только полного внутреннего