На следующий день ничего не сказал мальчишке, только началприсматриваться внимательнее. Тот уже настолько пропитался запахом дракончикови так примелькался, что Якун прав: она уже допустила бы и до сосков. Авозможно, так и бывало, ведь, чтобы пообедать, надо долго выбираться изкотлована в корзине, а для Иггельда любое расставание с драконами кажетсянаказанием.

Правда, в первое время заботиться приходилось больше о самойдраконихе, чем о ее выводке. Чтобы молока хватало на всех, ее кормили особообильно. Перед ней, стараниями Иггельда, всегда стояла бадья с водой, он чистилогромное закованное в костяные доспехи тело, скреб, топтался на спине и колотилпо бокам, она сладострастно кряхтела и пробовала перевернуться на спину, а онистошно орал, чтобы не задавила детей.

Правда, они сами поднимали визг, едва прижимала кому-тохвостик или лапку, но Иггельд тоже бдил, как никто. В результате только у неевыжили и уцелели все двенадцать детенышей, небывалое дело; когда выживалатреть, считалось событием.

Апоница хмурился, качал головой.

– Перестарался, – сказал он недовольно. –Слабые должны умереть. Природа всегда отбраковывает слабых!.. А ты выходилвсех. Ну и что? Допустим… только допустим!., что слабые и дальше выживут ивырастут. Тогда и они дадут потомство. А уж оно точно будет больным и хилым.

– Черныш не слабый! – запротестовал Иггельд.

– У тебя доброе сердце, – упрекнул Апоница.

– Это плохо?

– Вообще-то хорошо, но доброта бывает малая и большая.

– Как это?

– А вот смотри. Ты пожалел самого слабенького, этохорошо, выказал доброту, не дал ему умереть. Теперь вырастет, даст потомство.Слабое. Уже не один слабый, а двенадцатеро. Придется убивать уже двенадцатьдетенышей… А разве одного убить труднее, чем двенадцать? Но если оставить жить,то в бою не покажут всей драконьей мощи. Или струсят… Или накинутся, безкоманды, не разбирая ни своих, ни чужих. Вот так малая доброта может привести кбольшой… гм… недоброте. Недоброте к людям и драконам.

Иггельд с тоской смотрел на крохотного дракончика, что ужеползал за ним на подгибающихся лапках, падал, скулил от горькой обиды, чтомогучий друг перестал обращать на него внимание.

– Он не слабенький, – выговорил он наконец, –он просто… отстает от других!

Апоница вздохнул. Широкая ладонь опустилась на головумальчика.

– Ладно, почаще перекладывай к задним соскам. Таммолока больше. А потом начинай подкармливать мясом. Первую неделю придетсяжевать для него самому.

– Все сделаю!

– Но материнским молоком старайся как можнодольше, – предупредил Апоница. – Ничто не сравнится с материнским!Никакая еда.

Самые крепкие и сильные дракончики пробовали взбираться наспину мамаши, у нее панцирь весь из плотно подогнанных костяных плит, крохотныекоготки легко цеплялись за едва заметные щелочки, Иггельд не понимал, почемусразу настораживается и, едва начинают приближаться к загривку, грозновзревывает, слегка встряхивается, и все позорно катятся, как со снежной илипокрытой травой горки.

Один, самый шустрый сумел добраться до металлического штыряв ее загривке. Иггельд видел, как все ее тело конвульсивно дернулось, онаприподнялась на всех четырех лапах и тут же рухнула обратно, но, к счастью,никого не придавила.

Теперь уже сам перехватывал шустриков, затеявших опаснуюигру в наездника драконов, ссаживал. Дракониха сперва следила с недоверием,потом то ли поняла, то ли увидела, что не обижает детей, тяжело вздохнула иопустила в полудреме тяжелые кожаные веки.

Однажды дракониха начала беспокоиться, даже отпихивалатребовательно пищащих щенков. По совету Апоницы Иггельд подстриг им быстроподрастающие коготки, и дракониха успокоилась, позволяла подолгу теребить соскилапками, выдавливая остатки молока.

Через две недели Иггельд заметил, что дракончики частопищат, много ползают и перебирают соски. Пришлось давать матери мяса на третьбольше, щенки успокоились на целую неделю, затем все началось снова. Пробовалиувеличить норму еды для матери, но все равно лежала исхудавшая, тощая, обессиленная.

Это был сигнал, что пора начинать прикорм. Иггельд так исделал, но слабенького Черныша продолжал прикладывать к задним соскам.Остальные жадно глотали коровье молоко, потом молоко с куриными яйцами, затемуже пережеванное мясо, только Черныш еще целую неделю питался материнскиммолоком, но затем прорезались зубки, мать стала отпихивать кусачего, и Чернышпоневоле перешел на мясо.

* * *

Детеныши сильно мерзли, от холода погибает почти треть,Иггельд своего любимца брал на руки и даже совал за пазуху, где тот отогревалсяи засыпал. Во сне крохотные лапки потешно дергались, а губы плямкали ивытягивались трубочкой: продолжал сосать материнское молоко.

Дракониха не обратила внимания, когда ушел с Чернышом запазухой к корзине, покрутил колесо и поднялся наверх. Весеннее солнце греет ужесильно, хотя воздух холодный, Иггельд сел на край каменного заборчика,потихоньку приоткрыл рубашку, чтобы дракончик увидел солнце. Он в самом делеувидел, фыркнул, зажмурился, потом попробовал ухватить зубами, а когда не получилось,вытянул переднюю лапку.

Иггельд засмеялся:

– Не достанешь!.. До него даже Ратша не дотянется.Лучше грейся, солнышко – это хорошо…

Сбоку раздался негромкий голос:

– Это с кем разговариваешь?

Апоница подошел, редкие брови удивленно всползли на лоб. Былон худой, сгорбленный, костлявый, уже немолодой, но семьи у него, говорят, таки не было, из-за драконов, по слухам, так и не успел связаться с достойнойженщиной, а недостойные сами не стремились связывать себя прочной веревкойбрака.

– Я его на солнышко, – пролепетал Иггельдиспуганно. – Я сейчас обратно, это на чуть-чуть… Она видит, что я ничего,что я только на солнышко…

Дракончик с любопытством смотрел на Апоницу, но пахнулосвежим ветерком, мордочка недовольно сморщилась, он юркнул обратно, видно повздувающейся рубашке, как топчется, устраивается поудобнее.

– Приручаешь? – спросил Апоница. К удивлениюИггельда, сел рядом на прогретый солнцем камень, с удовольствием запрокинул голову,подставляя белое изрытое морщинами лицо уже жарким лучам. – Этобесполезно…

– Я его просто люблю, – возразил Иггельд.

– Это другое дело, – проговорил Апоница. Глазазакрыл, прямое солнце убрало тени от морщин, лицо казалось почтимолодым. – А приручать – бесполезно..

– Почему?

– Драконы все еще звери дикие, – разъяснилАпоница. Повернул голову, приоткрыл один глаз. Увидев непонимание в глазахИггельда, с улыбкой добавил: – Как и кошки.

– Кошки? – переспросил Иггельд. Оглянулся, совсемнедавно через дорогу перебежала тощая кошка с мышью в зубах,переспросил: – Разве кошки… дикие?