В школе я узнал, что в период татаро-монгольского нашествия Рязанское княжество одно из первых подверглось ударам пришедших с востока кочевых орд и попало в зависимость от золотоордынских ханов, которым платило дань. Почти три столетия Русь вела борьбу за свою независимость. Рязанские и московские князья организовывали дружины для отпора кочевникам, южнее Рязани, в так называемом Диком поле. Они возводили сторожевые крепости, строили заставы и опорные пункты. Тут же возникали временные поселения, куда приезжали татары и половцы, которые вели меновую торговлю с русскими поселенцами. Линия таких укреплений проходила по нынешним селам Федоровке, Захаровке, городу Михайлов и реке Воронеж.

В ХIV-ХV веках рязанские князья имели довольно сильные дружины, набираемые из вольных людей, казаков, которые охраняли южные рубежи России от набегов кочевников. Вокруг поселений казаки сооружали земляные укрепления — рвы, остатки которых существуют и по сей день. Высота таких рвов была такова, что за ними мог укрыться всадник вместе с конем, за рвами защитники прятались от вражеских стрел и копий, отсюда велось наблюдение за войском противника и осуществлялась разведка. Словом, на войне как на войне.

В детстве, поднявшись на эти рвы, я давал волю своему воображению, которое уносило меня в далекое прошлое. Передо мной возникали картины сражений русских дружин с татарами, половцами и прочими завоевателями. Там, за вершинами холмов, мне виделось, как с гулким топотом мчалась вражеская конница и как ей навстречу стремительной лавиной двигались русские всадники. Гудела земля от стука копыт, в воздухе молниями сверкали сабли, конники сшибались в злой, отчаянной схватке.

Беспокойное то было время. Моим предкам, жившим в этих краях, наверно, нелегко приходилось, много крови они пролили, чтобы защитить свою землю от захватчиков.

Когда Русь освободилась от татаро-монгольского ига, сторожевые поселения стали утрачивать свое значение, но люди не покидали обжитые места, здесь возникали села и деревни, некоторые из них с течением времени превратились в города.

Село Захаровка известно с XVII столетия и, по утверждению местных краеведов, стало бурно развиваться после отмены крепостного права. Многие его жители занимались отхожим промыслом, уходили на временные, сезонные работы в крупные города — Рязань, Москву, Петербург, позже — в Донбасс.

«Отходником» был и мой отец — Михаил Трофимович Демидов. Пятнадцатилетним юношей уехал он в Петербург, и кто-то из земляков помог ему определиться в «мальчики» (так тогда называли учеников) на городскую скотобойню, а повзрослев, и сам стал бойцом, забойщиком скота. С селом, однако, связей не порывал, домой приезжал обычно летом, помогал матери, моей бабушке Наталье, вести домашнее хозяйство. В один из приездов женился на шестнадцатилетней местной девушке — Евдокии Григорьевне Головиной. Это была моя мать.

В осенне-зимний период, когда работы на селе практически не было, мать ездила к отцу в город. В результате таких челночных поездок у моих родителей появилось шесть человек детей, включая и меня. Мы жили не безбедно, имели землю, вели хозяйство, держали скотину, матери и бабушке приходилось много работать, а когда подросли старшие дети, стало легче — все были при деле. Не забывал нас и отец.

Об отце, Михаиле Трофимовиче, хотелось бы сказать несколько подробнее. Несмотря на свою природную замкнутость и некоторую угрюмость, человеком он был добрым и мудрым, ко всем детям относился ровно, старался никого не обделять ни лаской, ни вниманием. Не припомню, чтобы в воспитательных целях он прибегал к ремню, хотя что уж тут скромничать, все мы проказничали, не без этого.

Главное, отец был честным и порядочным человеком. Когда я стал взрослым, он рассказал мне один случай из своей жизни. Еще до революции, да и в первые годы советской власти в Петрограде (Ленинграде), развелось столько разного жулья, бандитов и грабителей, вроде Леонида Пантелеева, что житья от них не было. Действовали они группами и в одиночку. В районе скотобойни, в рабочих кварталах, проживал профессиональный вор-одиночка по кличке «Федька», который никогда здесь не воровал. «Визиты» наносил состоятельным гражданам-буржуям и тем, у кого можно было чем-то поживиться.

Однажды Федька заглянул к моему отцу, которого хорошо знал и спросил:

— Дядя Миша, можно я поживу у вас несколько дней? Домой мне возвращаться сейчас не с руки.

Отец разрешил, и они вместе провели несколько вечеров. Прощаясь, вор в знак благодарности презентовал моему родителю небольшой черный чемоданчик, наполненный столовым серебром. Подержав подарок в руках, Михаил Трофимович вернул его гостю со словами:

— В жизни я не брал чужого, тем более краденого. Не возьму и сейчас, хотя понимаю, что это серебро денег стоит. Вот ежели б ты, Федька, на честно заработанные деньги купил простую вилку или нож и подарил мне, я бы тебе спасибо сказал.

Вор понял все и на отца не обиделся. Ушел и больше никогда не появлялся.

Шло время. Я взрослел, познавал мир, который с течением времени менялся у меня на глазах. Выросли мои старшие братья, обзавелись семьями, вышли замуж сестры и уехали в Москву, в селе с матерью осталась одна Марфа. Как-то незаметно ушла из жизни бабушка Наталья, насколько себя помню, всегда опекавшая всех нас. Без нее в доме стало неуютно и пусто. Но вскоре я примирился с ее утратой, пошел в школу, и у меня появилось много друзей.

Всякий раз, когда отец приезжал домой, для меня был настоящий праздник. Он раздавал всем подарки, которые были хотя и скромными — обновки, сладости, книжки, — но всегда грели душу: мы чувствовали его заботу и внимание. Гостил отец недолго (неделю, не больше) и сразу же отбывал в Ленинград, видимо, боялся остаться без работы.

Когда началась коллективизация, жизнь на селе превратилась в сплошной кошмар. Помню, как в Захаровке организовывался колхоз «Красный пахарь», как по указанию властей крестьяне сводили из своих подворий коров, лошадей, овец, свиней в общественные скотные дворы и конюшни. Потом колхозные правленцы забирали в каждом дворе сельскохозяйственный инвентарь — плуги, бороны, веялки, молотилки, телеги. Дошло дело и до семян. Такого грабежа, наверно, не было и во время татаромонгольского ига.

Отдавать в колхоз свою живность, сельхозинвентарь и зерно большинство селян не желали, тогда власть стала применять силу. В Захаровку приехали уполномоченные ГПУ и милиционеры. Вооруженные наганами и винтовками, они шастали по дворам, переворачивая все вверх дном в поисках зерна и сельхозинвентаря. С рассветом над селом стоял шум и плач — процесс «раскулачивания» вступал в новую фазу. Чтобы сохранить хотя бы какую-нибудь живность и имущество, крестьяне записывались в колхоз, но как только село покидали уполномоченные из района, немедленно забирали свои заявления и снова становились единоличниками.

Идея коллективного хозяйствования никого не прельщала. Разрушить веками сложившиеся крестьянские устои, их быт и привычную жизнь было не так просто. На этой почве разыгрывались настоящие трагедии. Люди не понимали, что происходит, да и колхозную идею им никто толком не объяснил. Активисты из комбеда и сами-то не знали, что творили, зачем нужны эти колхозы и совхозы. Однако приезжие начальники железной рукой наводили порядок. Тех, кто «добровольно» не желал записываться в колхоз, объявляли кулаками, врагами советской власти и отправляли на Север или в Сибирь на перевоспитание.