голос старика.

  Я подумал о дедушке.

  Тут же что-то перевернулось в моей душе. Я посмотрел на Уилла, на самом деле на него посмотрел, возможно, впервые со времен нашего детства, и заметил всё: такой знакомый хмурый взгляд, который он по умолчанию использовал в общении со мной, его внушающую тревогу плешь, еще больше, чем у меня, его легендарное сходство с мамой, начавшее исчезать со временем. С возрастом. В чем-то он был моим зеркальным отражением, а в чем-то - моей полной противоположностью. Мой любимый брат, мой злейший враг, как так получилось?

  Я почувствовал невероятную усталость. Мне захотелось пойти домой, и я понял, какой сложный смысл теперь вкладываю в слово «дом». Или, возможно, всегда вкладывал. Я указал на парк, на город за его пределами, на страну, и сказал:

  - Уилл, всё это должно было стать нашим домом. Мы собирались прожить здесь всю жизнь.

  - Ты уехал, Гарольд.

  - Да, и ты знаешь, почему.

  - Не знаю.

  - Ты...не знаешь?

  - Правда не знаю.

  Я отшатнулся. Просто не мог поверить в то, что услышал. Одно дело - спорить о том, кто виноват или как надо было поступить иначе, но как он может заявлять, что совсем ничего не знает о причинах моего отъезда из страны, в которой я родился, за которую воевал и был готов умереть. Как он может не понимать, почему я покинул Родину? Как тяжело это слышать. Он утверждает, что ничего не знает о том, почему мы с женой пошли на столь радикальный шаг - забрали ребенка и просто сбежали сломя голову, бросив всё - дом, друзей, мебель? Да неужели?

  Я посмотрел на деревья:

  - Не знаешь!

  - Гарольд... Я правда не знаю.

  Я повернулся к папе. На лице его было написано: "Я тоже не знаю".

  "Упс, - подумал я. - Может быть, они правда не знают".

  Невероятно. Но, может быть, это правда.

  А если они не знали, почему я уехал, может быть, они просто не знали меня. Совсем.

  И, вероятно, они действительно никогда меня не знали.

  И, буду честен, я тоже их не знал.

  От этой мысли мне стало холодно и ужасно одиноко.

  Но в то же время меня это воодушевило. Я подумал: "Я должен им рассказать.

  Как я им расскажу?

  Я не могу. Это займет слишком много времени.

  Кроме того, они не настроены меня слушать.

  Во всяком случае, не сейчас. Не сегодня".

  Так что:

  Папа? Уилл?

  Мир.

  Вот вам моя история.

  Часть 1

«Прочь из ночи, окутывающей меня»

  1.

  Истории рассказывали всегда.

  Люди всё время шептались о тех, кто не преуспел в Балморале. Например, о королеве былых времен. Обезумев от горя, она заперлась в замке Балморал и поклялась никогда из него не выходить. Прав был бывший премьер-министр, назвавший этот замок "крайне причудливым" и "абсурдным".

  Но, кажется, я давно не слышал такие истории. Или, возможно, слышал, но они не задержались в моей памяти. Для меня Балморал всегда был просто Раем. Нечто среднее между Диснейлендом и священной рощей друидов. Я всегда был слишком занят - ловил рыбу, охотился, бегал туда-сюда по "холму", так что просто не замечал ничего, что было связано с феншуем старого замка.

  Хочу сказать, что я там был счастлив.

  На самом деле, возможно, я никогда не был более счастлив, чем однажды золотым летним днем в Балморале - 30 августа 1997 года.

  Мы прожили в замке неделю и планировали остаться еще на одну. Так же, как в прошлом году, и в позапрошлом. В Балморале был свой собственный мини-сезон, двухнедельная интермедия на Шотландском нагорье, знаменовавшая переход от разгара лета к ранней осени.

  Бабушка тоже была там. Естественно. Каждый год она проводила большую часть лета в Балморале. И дедушка. И Уилл. И папа. Вся семья, кроме мамы, потому что мама больше не являлась частью семьи. Она спаслась бегством или ее вышвырнули - мнения тут разнились, но я никого никогда об этом не спрашивал. Как бы то ни было, она проводила отпуск за границей. Одни говорили, в Греции. Другие - в Сардинии. А кто-то возразил: "Нет, твоя мать - в Париже!". Может быть, сама мама мне это и сказала, когда позвонила тем утром, чтобы поболтать? Увы, память лжет, как миллионы людей по ту сторону высокой психологической стены. Ужасное мучительное чувство - знать, что они там, просто по другую сторону, на расстоянии всего нескольких дюймов, но стена всегда слишком высока, слишком непроницаема. Неприступна.

  Нечто вроде турелей Балморала.

  Где бы мама ни находилась, я понимал, что она там со своим новым другом. Все использовали это слово. Не бойфренд, не любовник. Друг. Я считал его славным парнем. Мы с Уиллом недавно его видели. На самом деле несколькими неделями ранее мы были с мамой в Сан-Тропе, где она встретила его. Мы чудесно провели там время, только мы трое, на вилле одного старого господина. Было много смеха и шумного веселья, как всегда, когда мы с мамой и Уиллом проводили время вместе, но в те каникулы - даже больше. Та поездка в Сан-Тропе была божественна. Погода чудесная, еда вкусная, мама улыбалась.

  А главное - были водные лыжи.

  Чьи они? Не знаю. Но отчетливо помню, как мы с Уиллом катались на них в самой глубокой части Ла-Манша, кружась в ожидании огромных паромов. Мы разгонялись и взмывали ввысь. Не знаю, как мы не погибли.

  Не после этой ли авантюры с водными лыжами впервые появился мамин друг? Нет, вероятнее всего, как раз перед этим. "Привет, ты, должно быть, Гарри". Волосы цвета воронова крыла, смуглый, белоснежная улыбка. "Как дела? Меня зовут так-то". Он нас заболтал, заболтал маму. Особенно - маму. Целенаправленно - маму. Его глаза превратились в красные сердечки.

  Без сомнения, он был хитрецом. Но, повторюсь, славный парень. Он подарил маме бриллиантовый браслет. Кажется, подарок ей понравился. Она часто его носила. Потом я о нем забыл.

  Я сказал Уиллу, что для меня главное - счастье мамы, и он ответил, что считает так же.

  2.

  Возвращение из солнечного Сан-Тропе под мрачное небо Балморала стало сильным потрясением. Смутно припоминаю это потрясение, но не помню больше ничего о первой неделе нашего пребывания в замке. Но точно могу сказать, что большую часть времени мы проводили на улице. Моя семья не могла жить без прогулок, особенно - бабушка, которая злилась, если не